ПЕРЕПИСКА КАРАМЗИНА С ЛАФАТЕРОМ
Переписка Карамзина с Лафатером охватывает промежуток между 1786 и 1790 г. и имеет непосредственное отношение как к планам заграничной поездки Карамзина, так и к «Письмам русского путешественника», частично перекрывая содержание последних. Она является, с одной стороны, ценным биографическим источником, а с другой, позволяя сопоставить литературные и реальные письма, ведет нас в творческую лабораторию Карамзина-писателя. Одновременно следует иметь в виду, что письма Карамзина к Лафатеру — это не обычные бытовые документы эпистолярного жанра: обращаясь к прославленному в те годы авторитету, участнику предромантического литературного движения, Карамзин явно стилизует свои письма (достаточно сопоставить их с письмами к Дмитриеву, чтобы обнаружить господствующую в них сентиментальную аффектацию), так же как и утрирует в своей собственной личности черты сентиментального юноши, искателя истины.
Переписка Карамзина и Лафатера была обнаружена в Цюрихе бывшим директором гимназии в Вильянди (Эстония) Ф. Вальдманом и опубликована совместно с Я. Гротом в 1893 г. в приложении к т. 73 «Записок ИАН» (Приложение № 1; отдельный оттиск — СПб., 1893). Воспроизводится по тексту этого издания. Письма Карамзина к Лафатеру даются в римской нумерации, ответы Лафатера — в арабской. Все переводы принадлежат Вальдману—Гроту, за исключением перевода № 6, который сделан Ю. Лотманом.
Иоганн Каспар Лафатер (1741–1801) — писатель, философ и проповедник, цюрихский пастор — был заметной фигурой в предромантическом движении Европы. К числу его друзей принадлежали молодой Гете, Гердер, он оказал сильное влияние на «бурных гениев» — молодых немецких литераторов эпохи «бури и натиска». Он проповедовал самоуглубление и самопостижение, «религию сердца». Чуждаясь политики, он отличался, однако, гражданской смелостью и глубоким
681чувством личной независимости: в молодые годы он сделался известен благодаря смелым разоблачениям злоупотреблений провинциального фогта Гребеля. Однако наибольшую известность принесли ему «Физиогномические фрагменты» («Physiognomische Fragmente zur Beförderung der Menschenkenntnis und Menschenliebe», 1775–1778). Согласно учению Лафатера, между физическим строением тела человека и свойствами его души существует связь. Из этого Лафатер делал вывод о бесконечном разнообразии человеческих душ и характеров, что было созвучно предромантичеекому культу «оригинальной личности». Одновременно он рассматривал изучение человеком своего лица как шаг в науке постоянного самонаблюдения, которое является путем к исправлению своих пороков. Проповедуя смесь гуманизма и пиетизма, деятельной филантропии и крайне шатких квазинаучных идей, Лафатер достиг широкой популярности в Германии 1770–1780-х гг. С большим уважением относились к нему и в кружке Новикова—Кутузова. 18 января 1790 г. друг и наставник Карамзина И.П. Тургенев писал из Симбирска Лафатеру: «Я весьма Вам благодарен за труд, который Вы ради меня приняли, написав мадмазель Тоблер.[1] Мне крайне лестно воспользоваться этим столь благоприятным случаем, чтобы от лица всей русской нации заверить Вас, сколь ценно во многих отношениях внимание такого достойного человека, как Вы. И русские начинают сознавать, к сколь высокому предназначению рожден человек. Они приближаются к тому, чтобы сделаться людьми высокой цели».[2]
Интерес московских друзей Карамзина к Лафатеру поддерживался не только общностью теоретических воззрений. В сентябре 1782 г. Лафатера посетил в Цюрихе путешествовавший по Европе под именем князя Северного наследник русского престола Павел Петрович. Беседа с Лафатером, в ходе которой швейцарский философ удивительно точно определил характер Павла, произвела на последнего сильнейшее впечатление. Связи Лафатера с Павлом Петровичем, переписка с Марией Федоровной и ее матерью открывали возможность воздействия на наследника престола, к чему активно стремился новиковский кружок. Если верно, что план заграничного путешествия Карамзина составлялся с участием С. Гамалеи, то включение в него посещения Лафатера, конечно, было не случайно.
Переписка Карамзина с Лафатером была известна и поощрялась в его московском окружении 1780-х гг. Для Карамзина же имя Лафатера ассоциировалось с теми столпами германского предромантизма, посещение которых входило в план его европейского паломничества. В дальнейшем, в 1797 г., в статье, написанной для «Северного зрителя», Карамзин отозвался уже весьма критически об «ошибочных суждениях» Лафатера.
Таким образом, переписка Карамзина с Лафатером весьма важна для понимания духовной атмосферы, в которой жил автор «Писем русского путешественника» перед созданием этого произведения.
I
С. 464, 484. К кому намереваюсь я писать? К Лафатеру? — Следует отметить, что восторженное отношение к Лафатеру в дальнейшем сменилось более прохладным: это ощущается уже в «Письмах русского путешественника» и особенно в статье в «Spectateur du Nord» (см. с. 452). Сохраняя положительное отношение к Лафатеру-человеку, Карамзин проявлял весьма сдержанное отношение к его научным и философским воззрениям (см. статью: Сравнение Дидерота с Лафатером. — Вестн. Европы, 1802, ч. 2, № 5, с. 39–40).
С. 463, 483. ...к тому же недостаточно знаю немецкий язык. — Письма Карамзина к Лафатеру написаны исключительно хорошим немецким языком, хотя
[1] Маргарет Тоблер — швейцарка, проживавшая в эти годы в Москве.
[2] Dickenmann E. Ein Brief Johann Turgenevs an Caspar Lavater. — In: Festschrift für Dmytro Čyževskyj. Berlin, 1954, S. 100; Strahlmann Berens. Johann Caspar Lavater und die «Nordischen Herrschaften». Oldenburger Jb., 1959, Bd 58, T. 1; Heier Edmund. Das Lavaterbild im geistigen Leben Rußlands des 18. Jahrhunderts. — Kirche im Osten, Göttingen, 1977, Bd 20.
Петров в письме от 11 июня 1785 г. иронизировал над тем, что Карамзин «в трех строках сделал пять ошибок против немецкого языка» (см. с. 503). Из писем Петрова к Карамзину (см. письмо от 1 августа 1787 г., с. 504) видно, что Карамзин обсуждал свои письма к Лафатеру с Петровым, который, возможно, выправлял ему немецкий язык. Однако в дальнейшем в Швейцарии Лафатер уверял Карамзина, что он пишет «по-немецки нехудо» (см. с. 124). Между тем показательна, как это устанавливается из тех же писем Петрова, тяга Карамзина в начале его творчества к писательству на немецком языке: можно предположить, что обостренное восприятие стиля, вызванное отчуждением от языковой стихии, способствовало выработке стилистической позиции при писании по-русски. В этом отношении письма к Лафатеру приобретают отчетливо лабораторный характер.
Стр. 465, 483. Когда я был еще мальчиком... — Карамзин излагает свою биографию, стилизуя ее в соответствии с масонскими моральными схемами как историю падения чистого юноши под влиянием «удовольствий большого света» и последующего его возрождения под действием мудрых моральных наставников. Это следует учитывать, оценивая утрированный характер самообвинений Карамзина: последний называет себя «картежником», Дмитриев же свидетельствует, что в Симбирске нашел Карамзина «опытным за вистовым столом» (Дмитриев И.И. Соч., т. 2. СПб., 1893, с. 25), т. е. речь идет об увлечении неазартными коммерческими играми, выигрыш или проигрыш в которых не бывал особенно значительным. Игры эти считались «приличными» и вполне допускались в обществе в отличие от официально запрещенных азартных игр. Картежником в точном значении этого слова Карамзин, конечно, не был никогда.
С. 465, 485. Учителем моим был немецкий профессор . — «С приближением юношеского возраста, Карамзин был отправлен в Москву и отдан в учебное заведение г. Шадена, одного из лучших профессоров Московского университета» (Дмитриев И.И., соч., т. 2, с. 23–24).
С. 465, 485. ...один достойный муж... — И.П. Тургенев (1752–1807), видный деятель московского масонского кружка, адъютант московского главнокомандующего гр. Чернышева; после разгрома новиковской группы был сослан в свое поместье в Симбирске. После прощения при Павле I был назначен директором Московского университета.
С. 465, 485. ...живу в Москве в кругу моих истинных друзей... — речь идет о новиковском кружке. Карамзин жил в «масонском» доме (см. с. 466). Принятая в кругу наставников Карамзина терминология складывалась под влиянием немецкой предромантической философии и была понятна Лафатеру. Обращаясь к последнему как «ученик», который ищет «руководителя», Карамзин говорил на одном с Лафатером языке.
С. 465, 485. Пусть сумасбродный француз кричит до изнеможения легких! — Видимо, имеется в виду разоблачительная брошюра Мирабо «Lettre du comte de Mirabeau à*** sur M.M. de Cagliostro et Lavater» (Berlin, 1786). Здесь, в частности, Мирабо писал: «Этот Лафатер, наделенный под ледяной корой севера самым кипящим вдохновением юга, составляет странную смесь образования и невежества, предрассудков и нечестия, ума и безумия. Он набожный и колдун, щеголь и ригорист. Кажется, никто не сомневается в его искренности. И действительно, редко когда кого-либо вводили в заблуждение красноречие и убеждения человека, который, долго и много обманывая других, не начал с того, чтобы обмануть сам себя» (р. 27). Об отношении Карамзина к Мирабо в дальнейшем см. с. 553.
1
С. 466. Ленц Якоб (1751–1792) — немецкий поэт, драматург эпохи «бури и натиска», друг Гете и Лафатера. Последние годы жизни, находясь в болезненном состоянии духа, провел в скитаниях. Умер в Москве (см. с. 510). Оказал влияние на литературные интересы молодого Карамзина, см.: Розанов M.H. Поэт периода «бурных стремлений» Якоб Ленц, его жизнь и произведения. М., 1901.
С. 466. Френкель — крестный отец Лафатера; в эти годы был врачом в Петербурге.
С. 466. Бруннер — протестантский пастор в Москве во второй половине XVIII в.
683II
С. 468, 487. Каким образом душа наша соединена с телом... — Заданный Карамзиным вопрос, с одной стороны, лежал в основе масонской психологии, а с другой — был исключительно существенным для эстетики сентиментализма. Одновременно этот же вопрос привлекал внимание сторонников сенсуалистического материализма. «Вопросы о связи души с телом, о бессмертии души и смертности человека занимали большое место и в масонских журналах 80–90-х гг. XVIII в.; с ними была органически связана проблема смертности и бессмертия, которой в одинаковой мере, хотя и с разных точек зрения, интересовались Карамзин и Радищев (Виноградов В.В. Проблема авторства и теория стилей. М., 1961, с. 334). Воззрения А.М. Кутузова на эту проблему изложены в письме И.П. Тургеневу, см.: Труды по русской и славянской филологии, 6. Тарту, 1963, с. 315 (Учен. зап. Тартуск. гос. ун-та, вып. 139). — Радищев был убежден, что, «по системе Гельвециевой», «разум идет чувствованиям в след, или ничто иное есть, как они» (Радищев А.Н. Полн. собр. соч., т. 3. М.— Л., 1952, с. 346).
Карамзин проявлял устойчивый интерес к вопросу,
Сопряжено с душей?
(Карамзин H.M. Полн. собр. стихотворений. М.—Л., 1966, с. 109–110)
В «Записках одного молодого Россиянина» этому вопросу посвящено скептическое высказывание: «Как может существовать душа по разрушении тела, не знаем» (Моск. журн., 1792, ч. 6, апр., с. 66).
С. 469, 488. ...я буду в Цюрихе и увижу вас. — Для определения художественного метода «Писем русского путешественника» представляет интерес сопоставление описания воображаемой встречи с Лафатером в письме к нему и описания реальной встречи в воображаемом письме к друзьям. Сопоставление наглядно обнаруживает налет антисентиментальной иронии в описании «Писем русского путешественника».
С. 469, 488. ...каждую неделю должен приготовить печатный лист для детей... — «Детское чтение для сердца и разума» выходило раз в неделю.
С. 469, 488. Мы еще бедны писателями. — Высказывание относительно общего состояния русской литературы носит полемический характер. Карамзин отрицает как ломоносовскую, так и сумароковскую литературную традицию, считая, что русской литературе еще предстоит возникнуть. Ср. его стихотворение «Поэзия» (Карамзин Н.М. Полн. собр. стихотворений. М.—Л., 1966, с. 63 и 376–378).
2
С. 470. Глаз наш не так устроен, чтобы видеть себя без зеркала , — а наше «я» видит себя только в другом «ты». — Высказываемое Лафатером credo философского субъективизма было близко и понятно Карамзину, поскольку совпадало с идеями А.М. Кутузова, излагавшимися последним печатно, в письмах друзьям и, вероятно, устно в разговорах с Карамзиным. «Внутри нас происходит самая та перемена, каковую мы причиняем со вне» (Магазин свободно-каменщический, 1784, т. 1, ч. 2, с. 6). «Предметы суть единые случаи, нам принадлежит деяние» (перевод Кутузова «Нощи VI» Юнга: Утренний свет, 1779, ч. 7, с. 21). В статье «Почему не хорошо предузнавать судьбу свою» Кутузов писал: «Сила, которою наперед на меня уже они (внешние предметы и обстоятельства, — авт.) действуют <...> находится не столько в них самих, как в свойствах характера моего» (Моск. ежемесячное издание, 1781, ч. 3, сент., с. 59). Следствием этого являлось убеждение, что для актуализации душевных потенций человеку необходим внешний агент, в качестве которого выступает «друг». По словам Кутузова, друг — «феномен или явление, которое до нас касается». «Друзей своих любят больше за те качества, которые им приписывают, а не за те, которые они имеют» (там же,
684ч. 2, май, с. 57–58). «Мысли наши, выходя из уст, чинятся яснее <...> неужели нет у тебя друга, дабы душе твоей давать истечение? Здравый рассудок учинится гниющим блатом. Заключенные мысли должны иметь выход <...> Способность говорить — конец мыслей наших! <...> Друзья наши суть необходимые помощники, чтобы для общества сотворенные человеки сами в себе истинное наслаждение обретали» (Юнговы нощи, нощь II. — Утренний свет, 1778, ч. 4, ноябрь, с. 274–277). Представление о друге как о зеркале для самонаслаждающейся личности вошло в сознание Карамзина и его окружения. «Добрым приятелем может быть всякой честный человек, у которого есть уши», — писал Петров Карамзину 5 мая 1785 г. (см. с. 499). Ср. слова Карамзина в «Рыцаре нашего времени» о «милой склонности наслаждаться собою в другом сердце» (Вестн. Европы, 1802, № 13, с. 44).
III
С. 472, 490. Бюффон Жорж-Луи-Леклерк (1707–1788) — писатель и естествоиспытатель, автор 36-томной «Частной и общей естественной истории».
С. 472, 490. ...and at the destin’d Hour... my Woe. — отрывок из поэмы Эдуарда Юнга «Жалоба, или Ночные размышления о жизни, смерти и бессмертии» ([Young Е.] The Complaint or, Night-Thoughts on Life, Death and Immortality. Hamburg, 1777, p. 37).
С. 472, 491. Клопшток Фридрих (1724–1803) — немецкий поэт, высоко чтимый в предромантических кругах (в частности, в России — в окружении Кутузова), автор поэмы «Мессиада».
С. 474, 492. Come then... come! — Неточная цитата заключительного стиха «Гимна» из поэмы Томсона «Времена года» («The Seasons») — указано Ю.Д. Левиным. В стихотворном переводе Карамзина: «Молчание! гряди витийственно вникать. Вникать хвалу его!» (Карамзин Н.М. Полн. собр. стихотворений, с. 74); ср. с. 505 и 690 наст. изд.
<4>
С. 477. Текст письма опубликован Ф. Вальдманом и Я. Гротом с искажениями. В настоящем издании восстанавливается подлинный порядок расположения строк.
VII
С. 478, 495. В мае месяце думаю ехать... — О маршруте путешествия см. с. 536—540.
ЗАМЕТКА
С. 480, 495–496. По возвращении в Москву я тотчас предприму периодическое издание. — Решение издавать собственный журнал, таким образом, возникло у Карамзина по крайней мере в середине его заграничного путешествия. Поскольку план этот с самого начала имел антимасонскую направленность, ибо явно означал нежелание сотрудничать с новиковскими издательскими предприятиями, то такое решение могло быть принято лишь после разрыва с Кутузовым. Между тем путешествие, по крайней мере до Франкфурта-на-Майне, совершалось под знаком самых дружеских чувств между Карамзиным и «любезным А*». Относительно того, что разрыв мог произойти в Париже, см. с. 546. Обращает на себя внимание, что именно с этого момента начинается неурядица в датах «Писем русского путешественника»: в письме X Карамзина Лафатеру, помеченном 14 марта 1790 г., он сообщает, что «завтра утром» покидает Женеву, чтобы ехать во Францию. Таким образом, Карамзин покинул Женеву 15 марта. Однако в «Письмах русского путешественника» дата эта сдвинута вперед, причем это сделано с настойчивостью, исключающей случайность. Письмо, помеченное 28 февраля 1790 г., кончается: «Вот последняя строка из Женевы! — Март 1». Следующее письмо
685помечено: «Марта 4, 1790, в полночь». Письмо якобы писано из «Горной деревеньки в Pay de Gez» и сообщает: «Ныне после обеда поехали мы из Женевы» (с. 189). Однако реально Карамзин в это время еще находился в Женеве. Можно предположить, что сдвиг в датах был нужен, чтобы скрыть двухнедельный разрыв во времени «Писем», как мы полагаем, вызванный тайной поездкой в Париж.
X
С. 482, 497. «Человеческое сердце» — первый том «Ручной библиотеки для друзей» Лафатера. Сочинение это в продажу не поступало — автор рассылал его своим друзьям.