1. А.Н. Радищев
2. Полн. собр. соч.
3. Т. 2

ПРИЛОЖЕНИЕ II
ПРОИЗВЕДЕНИЯ, ПРИПИСЫВАЕМЫЕ РАДИЩЕВУ

ОТРЫВОК ПУТЕШЕСТВИЯ В * * * И*** Т***

ГЛАВА XIV

.................................................................................................

..... По выезде моем из сего города, я останавливался во всяком почти селе и деревне: ибо все они равно любопытство мое к себе привлекали; но в три дни сего путешествия, ничего не нашел я похвалы достойного: Бедность и рабство повсюду встречалися со мною в образе крестьян. Непаханные поля, худый урожай хлеба возвещали мне какое помещики тех мест о земледелии прилагали рачение. Маленькие покрытые соломою хижины из тонкого заборника, дворы огороженные плетнями, небольшие одоньи хлеба, весьма малое число лошадей и рогатого окота подтверждали, сколь велики недостатки тех бедных тварей, которые богатство и величество целого Государства составлять должны.

Не пропускал я ни одного селения, чтобы не расспрашивать о причинах бедности крестьянской. И слушая их ответы, к великому огорчению всегда находил, что помещики их сами тому были виною. О человечество! тебя не знают в сих поселениях. О господство! ты тиранствуешь над подобными себе человеками. О блаженная добродетель, любовь, ты употребляешься во зло: глупые помещики сих бедных рабов изъявляют тебя более к лошадям и собакам, а не к человекам! С великим содроганием чувствительного сердца начинаю я описывать некоторые села, деревни и помещиков их. Удалитесь от меня, ласкательство и пристрастие, низкие свойства подлых душ: истина пером моим руководствует!

Деревня Разоренная поселена на самом низком и болотном месте. Дворов около двадцати, стесненных один подле другого, огорожены иссохшими плетнями и покрыты от одного конца до другого сплошь соломою. Какая несчастная жертва, жестокости пламени посвященная нерадивостию их господина! Избы, или лучше сказать бедные развалившиеся хижины, представляют взору путешественника оставленное человеками селение. Улица покрыта грязью, тиною и всякою нечистотою, просыхающая только зимним времянем. При въезде моем в сие обиталище плача, я не видал ни одного человека. День тогда

был жаркий; я ехал в открытой коляске; пыль и жар столько обеспокоивали меня дорогою, что я спешил войти в одну из сих развалившихся хижин, дабы несколько успокоиться. Извозчик мой остановился у ворот одного бедного дворишка, сказывая, что ето был лучшей во всей деревне, и что хозяин оного зажиточнее был всех прочих, потому, что имел он корову. Мы стучались у ворот очень долго; но нам их не отпирали. Собака, на дворе привязанная, тихим и осиплым лаянием, казалось, давала знать, что ей оберегать было нечего. Извозчик вышел из терпения, перелез через ворота и отпер их. Коляска моя ввезена была на грязный двор, намощенный соломою: ежели оною намостить можно грязное и болотное место; а я вошел в избу растворенными настеж дверями. Заразительный дух от всякия нечистоты, чрезвычайный жар и жужжание бесчисленного множества мух оттуду меня выгоняли; а вопль трех оставленных младенцев удерживал в оной. Я спешил подать помощь сим несчастным тварям. Пришед к лукошкам, прицепленным веревками к шестам, в которых лежали без всякого призрения оставленные младенцы, увидел я, что у одного упал сосок с молоком; я его поправил, и он успокоился. Другого нашел, обернувшегося лицом к подущонке из самыя толстыя холстины набитыя соломою; я тотчас его оборотил, и увидел, что без скорыя помощи лишился бы он жизни: ибо он не только что посинел, но и почернев был уже в руках смерти; скоро и етот успокоился. Подошед к третьему увидел, что он был распеленан, множество мух покрывали лице сего робенка; солома, на которой он лежал, также его колола, и он произносил пронзающий крик. Я оказал и етому услугу, согнал всех мух, спеленал его другими, хотя нечистыми, но однакож сухими пеленками, которые в избе тогда развешены были; поправил солому, которую он борохтаясь ногами взбил: замолчал и етот. Смотря на сих младенцев и входя в бедность состояния сих людей, вскричал я: жестокосердый тиран, отъемлющий у крестьян насущный хлеб и последнее спокойство! посмотри, чего требуют сии младенцы! У одного связаны руки и ноги: приносит ли он о том жалобы? — Нет: он спокойно взирает на свои оковы. Чего же требует он? – Необходимо нужного только пропитания. Другой произносил вопль о том, чтобы только не отнимали у него жизнь. Третий вопиял к человечеству, чтобы его не мучили. Кричите, бедные твари, — сказал я, проливая слезы: произносите жалобы свои! наслаждайтесь последним сим удовольствием во младенчестве: когда возмужаете, тогда и сего утешения лишитесь. О солнце, лучами щедрот своих *** озаряющее: призри на сих насчастных!

Оказав услугу человечеству, я спешил подать помощь себе: тяжкий запах в избе столь для меня был вреден, что я насилу мог выйти из оныя. Пришед ко своей коляске, упал я без чувства в оную. Приключившейся мне обморок был не

продолжителен; я опомнился, спрашивал холодной воды: извозчик мой ее принес из колодязя; но я не мог пить ее по причине худого запаха. Я требовал чистой; но в ответ услышал, что во всей деревне лучше етой воды нет, и что все крестьяне довольствуются сею пакостною водою. Помещики, – сказал я: вы никакого не имеете попечения о сохранении здоровья своих кормильцев!

Я спрашивал, где хозяева того дома, извозчик ответствовал, что все крестьяне и крестьянки в поле; прибавя к тому, что когда был я в избе, то выходил он в то время в задние ворота посмотреть, не найдет ли там кого ни будь из крестьян; что нашел он там одного спрятавшегося мальчика; который ему сказал, что увидев из далека пыль от моей коляски, подумали они, что ето едет их барин, и для того от страха разбежались. Они скоро придут, – сказал извозчик; я их уверил, что мы проезжие, что ты боярин добрый, что ты не дерешься, и что ты пожалуешь им на лапти. Вскоре после того пришли два мальчика и две девочки от пяти до семи лет. Они все были босиками, с раскрытыми грудями и в одних рубашках; и столь были дики и застращены именем боярина, что боялись подойти к моей коляске. Извозчик их подвел, приговаривая: не бойтесь, он вас не убьет: он боярин добрый; он пожалует вам на лапти. Робятишки подведены будучи близко к моей коляске, вдруг все побежали назад крича: ай! ай! ай! берите все что есть, только не бейте нас! Извозчик схватя одного из иих спрашивал, чего они испужались. Мальчишка трясучись от страха говорил: да! чево испужались... ты нас обманул... на етом барине красной кафтан... ето никак наш барин... он нас засечот. Вот плоды жестокости и страха: о вы, худые и жестокосердые господа! вы дожили до того несчастия, что подобные вам человеки боятся вас как диких зверей! Не бойся, друг мой, – сказал я испуженному красным кафтаном мальчику: я не ваш барин; подойди ко мне, я тебе дам денег. Мальчик оставил страх, подошел ко мне, взял деньги, поклонился в ноги, и оборотясь кричал другим: ступайте сюда робята! ето не наш барин; етот барин доброй: он дает деньги и не дерется! Робятишки тотчас все ко мне прибежали: я дал каждому по нескольку денег и по пирожку, которые со мною были. Они все кричали: у меня деньги! у меня пирог!

Между тем солнце, совершив свое течение, погружалося в бездну вод, дневный жар переменялся в прохладность, птицы согласным своим пением начали воспевать приятность ночи, и сама природа призывала всех от трудов к покою. Между тем богачи, любимцы Плутовы, препроводя весь день в веселии и пированиях, к новым приготовлялися увеселениям. Люди праздные, скучающие драгоценностию времяни, потеряв сей день бесполезно, возвращались на ложе свое спокойными, и радовались, что один день убавился из их века. Худый Судья

и негодный подьячей веселились, что в минувший день сделали прибыток своему карману и пролили новые источники невинных слез. Волокиты и Щеголихи, препроводя весь день в нарядах, скакали на берег * для свиданья. Ревнивые супруги и любовники затворялись во своих покоях и проклинали волыное обхождение. Устарелые Щеголихи воспаляли великое число восковых свеч, и устроя лице свое различными хитростьми, торжествовали восхождение престарелыя луны, своея благотворительницы, которая бледным своим светом оживляла увядшие их прелести. Игроки собирались ко всеночному бдению за карточными столами, и там теряя честь, совесть и любовь ко ближнему, приготовлялись обманывать и разорять богатых простячков всякими непозволенными способами. Другие игроки везли с собою в кармане труды и пот своих крестьян целого года, и готовились поставить на карту. Купец веселился, считая прибыток того дня, полученный им на совесть, и радовался, что на дешевый товар много получил барыша. Врач благодарил бога, что в етот день много было больных, и радовался, что отправленный им на тот свет покойник был весьма молчаливый человек. Стряпчий доволен был, что в минувший день умел разорить зажиточного человека и придумать новые плутовства для разорения других по законам. А крестьяне, мои хозяева, возвращалися с поля в пыли, в поте, измучены, и радовалися, что для прихотей одного человека все они в прошедший день много сработали.

Вошед на двор и увидев меня в коляске, все они поклонились в землю, а старший из них говорил: Не прогневайся, господин доброй, что нас никово не прилучилося дома. Мы все, родимой, были в поле: царь небесной дал нам ведро, и мы торопимся убрать жниво, покуда дожжи не захватили. По сіо̂сь день господень всіо̂ таки у нас, родимой, погода стоит добрая, и мы почти со всем господским хлебом управились: авось таки милосливой спас подержит над нами свою руку, и даст нам еще хорошую погоду, так мы и со своим хлебишком управимся! У нашева боярина такое, родимой, поверье, что как поспеет хлеб, так сперва всегда ево боярской убираем; а с своим то де, изволит баять, вы и после уберіо̂тесь. Ну, а ты рассуди кормилец, вить мы себе не лиходеи: мы бы и рады убрать, да как захватят дожжи, так хлебот наш и пропадает. Дай ему бог здоровье! Мы на бога надеемся: бог и государь до нас милосливы, а кабы да Григорей Терентьевич также нас миловал, так бы мы жили как в раю! – Подите, друзья мои, – сказал я им: отдыхайте: взавтра Воскресенье, и вы конечно на работу не пойдете, так мы поговорим побольше. – И! родимой! – сказал крестьянин: как не роботать в Воскресенье!

Помолясь богу, не што же делать нам, как не за роботу приниматься; кабы да по всем праздникам нашему брату гулять, так некогда бы и роботать было. Вить мы, родимой, не господа, чтобы и нам гулять; полно тово, что и они в праздничные дни по пустому шатаются. После чего крестьяне пошли, а я остался в коляске своей и, рассуждая о их состоянии, столь углубился в размышления, что не мог заснуть прежде двух часов по полуночи.

На другий день, поговоря с хозяином, я отправился в путь свой, горя нетерпеливостию увидеть жителей Благополучныя деревни: хозяин мой столько насказал мне доброго о помещике тоя деревни, что я наперед уже возымел к нему почтение и чувствовал удовольствие, что увижу крестьян благополучных.