ЮЛИЯ НЕМИРОВСКАЯ

* * *

В булочной-кондитерской
Народу набралось.
А где мое дитятко? —
Еще не родилось.
А где моя книжечка? —
Не вышла она,
И кому моя книжечка
Окажется нужна?
А мне ваша булочка
Нужна позарез.
Несу ее надкусанную,
Мокрую от слез.

* * *

Вот март, как бы мужик небритый
Идет, бутылками звеня.
Он весь из золота отлитый,
Он нежно смотрит на меня.
Как хорошо — как будто память
Мне кто-то от семейных уз
Освободил
Как будто камень
Подняли
Приоткрыли шлюз.
Последнее, что тяжелее,
Чем сердце — снято как рукой.
Я, как приморская аллея,
Лечу к поверхности морской.

* * *

Жил-был граф Хвостов, жил он в Санкт-Петербурге,
Он был стихотворец и сам покупал
Стихи свои в городе Санкт-Петербурге
(Там больше никто их и не покупал).

Читатель, ты зол. Ты хитрюга, читатель! —
Никто, никогда, никому, ничего.
И утром под дождичком шел покупатель
Добра своего и труда своего.

В цилиндре (есть мнение, что без цилиндра)
И с тростью (есть мнение, что без нее)
Он нес, озираясь печально и хитро,
Свой труд и добро дорогое свое.

И дома (свидетельства сходятся — дома)
Садился, брал книжную стопку, кряхтя,
И, всё перечтя до последнего тома,
Он сам улыбался себе, как дитя.

Так вот. Я, читатели, мненья другого.
Плохой стихотворец, но участь горька.
Пойду и куплю сочиненье Хвостова
И встану, листая его, у ларька.

Пускай он увидит меня, притаится,
Лицом озарится и выкрикнет: так!
И выйдет на Мойку, как важная птица.
Как птица, а все остальное — пустяк.

* * *

Ну вот, ты на службе.
Таких ли времен
Ты ждал и к такой ли готовился схватке,
Когда выводил свои буквы в тетрадке
И знал наизусть десять тысяч имен.
На что ты равнялся,
Кому подчинялся?

Ну вот, ты на службе.
Так дерево вдруг
На синем небесном листе распласталось.
Расти больше некуда — что же осталось? —
Спросил он прохожего знаками рук:
У глухонемого
Нет звука иного.

Но ты еще можешь
Кричать что есть сил,
Хотя уже чувствуешь холод в лопатках.
Ты воронов в кожаных черных перчатках
В руках не носил,
Над утренним лесом
Ты не был навесом.

Поэтому утром
На службу свою
В костюме иди, как простой карандашик.
Из многих одетых сегодня рубашек
Я не узнаю
Зеленой, нательной,
Служебной, смертельной.

С КНИГОЙ СТИХОВ А.А. ДЕЛЬВИГА

Шел охотник по лесу, и лось, и болотная цапля.
Вдруг услышали: осень — и как припустились бежать!
Кто держался за шляпу, кто шеей к земле пригибался,
Когда ветер стеклянными пулями начал стрелять.

Запирайтесь в дома! Зарывайтесь в душистые ямы!
Зажигайте огонь или пере-
                         бирайтесь на юг.
Кто остался, тот плачет, и, стоя на холоде с книгой...
Дельвиг, Дельвиг, тебя
                       я не выпущу больше из рук.

* * *

Ночью дрогнет летевшая к морю рука,
Тронет тапочек, к полу прижавший затылок,
И вскочу, как наткнувшись на слово тоска
В книге — вправду тоскуя сто тысячью жилок.
Что бы сделать? Не черту ли душу продать,
Чтобы разные жизни за жизнь повидать;
Чем бы быстро заесть неожиданный вкус
Ночи, спутанной нитями родственных уз?
Но другая, веселая мысль меня жжет:
Пока ночь нерушима и время идет,
Как бессильна печаль перед силою сил,
Перед радостью сонных развернутых крыл.

* * *

Вотще, — с листа заметил Пушкин,
И я дышала этим ще,
Оно еще щекочет горло,
И плеткой щелкает в душе.
Вотще — рыдательное слово.
Как март, звук нов и водянист.
Так раскричался декабрист,
Радищев, щука у Крылова.
Почувствуй, как оно стекло
Из красной капельницы сердца
Такого зверя, как поэт,
По трубке весом в двести лет
В твои раскрывшиеся вены.
Напрасно (красной) — и мгновенно
Стал страшно ясным небосвод,
И рыхлый снег потек и высох. —
Напрасно биться в этих высях,
В огне неистовом горя.
Вотще, короче просто зря
(Зрачок заранее напрягся)
Зря как, зря где, каким зрачком,
Какое из событий мира?

* * *

В красном лыжном костюме
На белом снегу
Вообще никого не боюсь,
И без разных премудростей я обойдусь —
Все равно все что хочешь смогу.
Мир не страшен — такое родное лицо
У него, когда солнце палит,
А в горах, на огромных надбровных буграх,
Его лоб обожженный болит.
В красном лыжном костюме
Холодной водой
Я, пожарник, все горы залью,
Над большой, добела раскаленной грядой,
Над горячим лицом постою.
И никто не сгорит, не исчезнет, пока
Я за синие щёки держу облака,
Пока вижу, как ходят кругами века,
Пока помню слова своего языка,
Пока в каждом с земли узнаю земляка,
И пока, и пока, и пока, и пока...

СЛЫШНЕЕ

Слышнее, чем голос пчелы шерстяной,
Был голос поэта, что умер давно.
Я думала так же и с ним заодно,
Хотя он и умер давным-предавно.
Он был неизвестен; не очень велик,
При жизни своих не увидел он книг.
Казался, наверное, косноязык
(А может быть, и без него много книг).
И вот я о нем сочиняю статью,
Как будто про жизнь сочиняю свою.
Наверно, его я как брата люблю:
В словарь в десять строчек пишу я статью.
Ведь раз десять строчек стоят в словаре
Не страшно пожить и потом умереть.

ЧУЖИЕ СТИХИ

Чужие стихи — это только толчки
Для долго на книге лежавшей руки,
Для долго на нитке висевшей души:
В них слышится главное слово — пиши.

А дети чужие — как будто звонки
Из дома, который стоит у реки:
Там муж мой и дети мои за столом,
И слышится шепот: «Вот, мы тебя ждем».

А жизни чужие, мои молотки:
Стучатся, стучатся, стучатся в виски,
Но выслушать все, и понять, и помочь...
Подумаешь только — и кинешься прочь.

ЛЕНИВЕЦ ДЕЛЬВИГ

Лень
      горький свой день весь описать,
Лень
      горькую ночь вверить стихам.
Нет, лучше пастушкам и пастухам
Дать в дудочки дуть или плясать.

Пусть
      вьются одежд легких края,
И на ветру фавн покраснел, как огонь.

Пусть,
      только меня, время, не тронь,
Не о тебе плачу до полночи я.

Кто,
      кто обо мне им говорил?
Кто,
      кто обо всем правду донес?
Я в неге с утра был и из роз
Влагу их пил, влагу их нежную пил.

И не смотрел
      в стену я, как неживой,
И не бежал
      в ужасе между дерев,

И не меня
      выбрало ты, озверев,
Жертвой простой
      раны твоей ножевой.

* * *

Сходила лета пелена:
Пыльца, горячие иголки.
Рассветы ночью и водой
Дышали в окна из лесов.
А по лесам бежал чертежник,
И с ним поэт, неся треножник,
Ключи и стрелки от часов.
Все это странные символы,
Как прошептал бы Баратынский,
Но он был сплюснут в белой книге
И серым обведен кружком.
Уже чертежник — это осень.
Уже идет по миру время.
Оно душа, а тело мира —
Пространство — вырастет в снегу.
Пока же ключ трещит и листья
Подобны целой туче скважин,
Поэт встревожен и отважен —
Бежит и пишет на бегу.

СУВОРОВ

Я встретилась с курицей утром у крана;
Смотря в ее круглый значительный глаз
Мгновенно узнала мифический образ
Стратега, придурка, любимца вельмож,
Загнавшего в птичью теперь оболочку
Свой дух, ночевавший в петровских дворцах...
    Ну нет, слишком глупо клюет она булку.
Я видела: ветер пошел на прогулку.
Он выронил пачку газет, и во всех
Написано: осень и осень.
    Ну нет, я пока их не буду читать:
Мне столько за лето еще наверстать —
Огромный неначатый список.
Смородина сохнет, бросая из мисок
Такой укоризненный взгляд.
А сад...
    Так вот — от забот, разговоров моих
Притих
Суворов.
Суровый герой, мне знаком его норов.

* * *

Мерзлую корочку кинь голубям,
Сядь за огромную синюю книгу.
Что, как читается? Вытяни ногу.
Яблоко в руки возьми.
Строчка стекает на землю. Земля
Пробует снег языком: недосолен.
Кутаясь, люди выходят из спален —
Семь, или ближе к восьми.

То, что кому-то ужасно придется
Там, где земля или город взорвется,
То, что жил Дельвиг, и Дельвига нет,
Нет или есть, или скоро вернется...

Я никогда больше не отпущу,
Я никого теперь — ни на минуту.
По горизонту — и как по канату
Шли, я их видела, шли.
Все, кто писали зеленую книгу,
Синюю книгу и белую книгу, —
Все расходились они понемногу,
Не замечая земли.

Строчку глазами найду — оборвется.
Что, не читается? — Нет: не живется.
Как, и не пишется? — Кажется, нет.
И не уходит — и не остается.

* * *

Хоть кол на голове теши —
Стихов не пиши.
Пусть ноздри раздувает октябрь —
А ты не пиши,
Отчаянье тебя души —
А ты не пиши.
Но когда далеко-далеко,
Так, что дышать легко,
Проступает жизнь — твоя, не твоя,
На песке лодка, у бабы локоть,
Но когда начинают, как флаги, хлопать
Всех облаков края,
Пиши — это я и я,
Это я.

ИЗ ДЕТСКИХ СТИХОВ

Ни родины у снега нет,
Ни века, ни родных.
У снега только белый цвет
На черных мостовых,

А нам с тобой дана родня,
И родина, и век,
И быть не можем мы ни дня
Свободными как снег.

* * *

Потому, что костер разжигает лесник,
Потому, что прилип у собаки язык
К черной морде, дышащей в пару,
Потому, что слезятся глаза на ветру,
И горячие льдины летят на траву,
Потому, что идут мои обе ноги
И сама я на свете живу;
Потому, что на дереве стая ворон,
А отсюда мне кажется — стая ботинок:
Их на землю стряхнуть и безногим одеть,
И отправиться дальше, как на поединок,
Потому, что так холоден воздух побед —
Оба легких горят, как последние листья,
Потому, что слепит замороженный свет,
И блестит и визжит грузовик —
Вот поэтому я и смогу победить,
И сто лет на земле и дышать и ходить,
И по острому воздуху пальцем водить,
Как по самой любимой из книг.

Назад Вперед
Содержание Комментарии
Алфавитный указатель авторов Хронологический указатель авторов

© Тексты — Авторы.
© Составление — Г.В. Сапгир, 1997; И. Ахметьев, 1999—2016.
© Комментарии — И. Ахметьев, 1999—2024.
© Электронная публикация — РВБ, 1999–2024. Версия 3.0 от 21 августа 2019 г.