ДМИТРИЙ КУЗЬМИН

Великий Пан умер.
Маленький Моцарт,
ночуя в поездах, на вокзалах,
незаметно вырос.
Подстригся по моде.
Сдал документы в путягу.
Обратно — надо ехать.

Буфет закрыт. От соседа несет козлом.
Оставшееся голодным божество
засыпает, положив голову на чужие чемоданы.
Задравшаяся майка
открывает девственно белую полоску кожи
с родинкой у самого позвоночника.

Я садовником родился.
Все цветы от меня отвернулись.
Некому больше сыграть на флейте.

Моя родина.
Только и осталось от нее:
бутерброд с галантином —
должно быть, это такое морское животное,
причудливое от обитания на большой глубине, —
в меню уютной кофейни
на втором этаже фондовой биржи,
где провел я сорок минут
в беседе с балетным критиком Гершензоном,
в мучительных поисках языка
на место навеки утраченного
языка кухонных чаепитий...
Да вот еще:
мама,
в каждую редкую встречу
уговаривающая
к краю, к плечу сдвинуть
нацепленную на ворот свитера авторучку,
чтобы ненароком
не пропорола горло...
Как это увязать
одно с другим,
и с горящей нефтью Грозного,
с маленькой ветряной мельницей
в излучине Сороти,
выстроенной исключительно
для композиционного членения пейзажа?
Распалась связь пространств.
Из подобравших обрывки
одни уехали,
другие ушли,
третьи молчат.