ГЛАВА IV.

СОСТОЯНІЕ РОССІИ.

Г. 1462—1533.

Правленіе. Войско. Правосудіе. Торговля. Деньги. Бережливость Государей. Дорога и почта. Москва. Свойства и обычаи. Великокняжеская свадьба. Въѣздъ Пословъ. Иноземцы. Словесность. Извѣстія о Востокѣ и Сѣверѣ Россіи.

Въ сіе время отечество наше было какъ бы новымъ свѣтомъ, открытымъ Царевною Софіею для знатнѣйшихъ Европейскихъ Державъ. Въ слѣдъ за нею Послы и путешественники являясь въ Москвѣ, съ любопытствомъ наблюдали физическія и нравственныя свойства земли, обычаи Двора и народа; записывали свои примѣчанія и выдавали оныя въ книгахъ, такъ, что уже въ первой половинѣ XVI вѣка состояніе и самая древняя Исторія Россіи были извѣстны въ Германіи и въ Италіи. Контарини, Павелъ Іовій, Францискъ да-Колло, въ особенности Герберштеинъ старались дать современникамъ ясное, удовлетворительное понятіе о сей новой Державѣ, которая вдругъ обратила на себя вниманіе ихъ отечества.

Правленіе. Ничто не удивляло такъ иноземцевъ, какъ Самовластіе Государя Россійскаго и легкость употребляемыхъ имъ средствъ для управленія землею. «Скажетъ, и сдѣлано, » говоритъ Баронъ Герберштеинъ: «жизнь, достояніе людей, мірскихъ и духовныхъ, Вельможъ и гражданъ, совершенно

зависитъ отъ его воли. Нѣтъ противорѣчія, и все справедливо, какъ въ дѣлахъ Божества: ибо Русскіе увѣрены, что Великій Князь есть исполнитель воли Небесной. Обыкновенное слово ихъ: такъ угодно Богу и Государю; вѣдаетъ Богъ и Государь. Усердіе сихъ людей невѣроятно. Я видѣлъ одного изъ знатныхъ Великокняжескихъ чиновниковъ, бывшаго Посломъ въ Испаніи, сѣдаго старца, который, встрѣтивъ насъ при въѣздѣ въ Москву, скакалъ верхомъ, суетился, бѣгалъ какъ молодой человѣкъ; потъ градомъ текъ съ лица его. Когда я изъявилъ ему свое удивленіе, онъ громко сказалъ: ахъ, Господинъ Баронъ! мы служимъ Государю не по вашему! Не знаю, свойство ли народа требовало для Россіи такихъ Самовластителей, или Самовластители дали народу такое свойство» (^[384]). Безъ сомнѣнія дали, чтобы Россія спаслась и была великою Державою. Два Государя, Іоаннъ и Василій, умѣли навѣки рѣшить судьбу нашего Правленія и сдѣлать Самодержавіе какъ бы необходимою принадлежностію Россіи, единственнымъ уставомъ Государственнымъ, единственною основою цѣлости ея, силы, благоденствія. Сія неограниченная власть Монарховъ казалась иноземцамъ Тиранніею; они въ легкомысленномъ сужденіи своемъ забывали, что Тираннія есть только злоупотребленіе Самодержавія, являясь и въ Республикахъ, когда сильные граждане или сановники утѣсняютъ общество. Самодержавіе не есть отсутствіе законовъ: ибо гдѣ обязанность, тамъ и законъ: никто же и никогда не сомнѣвался въ обязанности Монарховъ блюсти счастіе народное.

Войско. Сіи иноземные наблюдатели сказываютъ, что Великій Князь, будучи для подданныхъ образомъ божества, превосходя всѣхъ иныхъ Вѣнценосцевъ въ нравственномъ могуществѣ, не уступалъ никому изъ нихъ и въ воинскихъ силахъ, имѣя триста тысячъ Боярскихъ Дѣтей и шестьдесятъ тысячъ сельскихъ ратниковъ, коихъ содержаніе ему ничего или мало стоило: ибо всякой Боярскій Сынъ, надѣленный отъ Казны землею, служилъ безъ жалованья кромѣ самыхъ бѣднѣйшихъ изъ нихъ, и кромѣ Литовскихъ или Нѣмецкихъ пѣхотныхъ воиновъ, числомъ менѣе двухъ тысячъ. Конница составляла главную силу; пѣхота не могла съ успѣхомъ дѣйствовать въ степяхъ противъ непріятелей

конныхъ. Оружіемъ были лукъ, стрѣлы, сѣкира, кистень, длинный кинжалъ, иногда мечь, копье. Знатнѣйшіе имѣли кольчуги, латы, нагрудники, шлемы. Пушки не считались весьма нужными въ полѣ: вылитыя Италіянскими художниками для защиты и осады городовъ, онѣ стояли неподвижно въ Кремлѣ на лафетахъ. Въ битвахъ мы надѣялись болѣе на силу, нежели на искусство: обыкновенно старались зайти въ тылъ непріятелю, окружить его, вообще дѣйствовать издали, не въ рукопашь; а когда нападали, то съ ужаснымъ стремленіемъ, но непродолжительнымъ. «Они» — пишетъ Герберштеинъ — «въ быстрыхъ своихъ нападеніяхъ какъ бы говорятъ непріятелю: бѣги, или мы сами побѣжимъ! И въ общежитіи и въ войнѣ народы удивительно разнствуютъ между собою. Татаринъ, сверженный съ коня, обагренный кровію, лишенный оружія, еще не сдается въ плѣнъ; машетъ руками, толкаетъ ногою, грызетъ зубами, Турокъ, видя слабость свою, бросаетъ саблю и молитъ побѣдителя о милосердіи. Гонись за Русскимъ: онъ уже не думаетъ обороняться въ бѣгствѣ; но никогда не требуетъ пощады. Коли, руби его: молчитъ и падаетъ.» — Щадя людей и худо употребляя снарядъ огнестрѣльный, мы рѣдко брали города приступомъ, надѣясь изнурить жителей долговременною осадою и голодомъ. Располагались станомъ обыкновенно вдоль рѣки, не далеко отъ лѣса, въ мѣстахъ паственныхъ. Одни чиновники имѣли наметы; воины строили себѣ шалаши изъ прутьевъ и крыли ихъ подсѣдельными войлоками, въ защиту отъ дождя. Обозовъ почти не было: возили все нужное на вьючныхъ лошадяхъ. Каждый воинъ бралъ съ собою въ походъ нѣсколько фунтовъ толокна, ветчины, соли, перцу; самые чиновники не знали иной пищи, кромѣ Воеводъ, которые иногда давали имъ вкуснѣйшіе обѣды. Полки имѣли своихъ музыкантовъ или трубачей. На Великокняжескихъ знаменахъ изображался Іисусъ Навинъ, останавливающій солнце. — Въ каждомъ полку особенные сановники записывали имена храбрыхъ и малодушныхъ, означая первыхъ для благоволенія Государева и наградъ, а другихъ для его немилости или общественнаго стыда. — Молодые люди обыкновенно готовили себя къ воинской службѣ богатырскими играми: выходили въ поле,

стрѣляли въ цѣль, скакали на коняхъ, боролись, и побѣдителямъ была слава (^[385]).

Правосудіе. Хваля ясность, простоту нашихъ законовъ и суда, не имѣвшихъ нужды ни въ толкователяхъ, ни въ стряпчихъ — не менѣе хваля и Василіеву любовь къ справедливости — иноземцы замѣчали однакожь, что богатый рѣже бѣднаго оказывался у насъ виновнымъ въ тяжбахъ; что судьи не боялись и не стыдились за деньги кривить душею въ своихъ рѣшеніяхъ. Однажды донесли Василію, что судья Московскій, взявъ деньги съ истца и съ отвѣтчика, обвинилъ того, кто ему далъ менѣе. Великій Князь призвалъ его къ себѣ. Судья не запирался, и съ видомъ невиннаго отвѣтствовалъ: «Государь! я всегда вѣрю лучше богатому, нежели бѣдному», разумѣя, что первому менѣе нужды въ обманахъ и въ чужомъ. Василій улыбнулся, и корыстолюбецъ остался по крайней мѣрѣ безъ тяжкаго наказанія. — Не только законодательная, но и судная власть, какъ въ самую глубокую древность, принадлежала единственно Государю: всѣ другіе судьи были только его временными или чрезвычайными повѣренными, отъ Великокняжескихъ Думныхъ Совѣтниковъ до Тіуновъ сельскихъ. Государь не рѣдко уничтожалъ ихъ приговоры. Они не могли лишить жизни ни крестьянина, ни раба или холопа. Мірская власть наказывала и Духовныхъ. Иногда Митрополитъ жаловался на уголовныхъ судей, которые приговаривали Священниковъ къ кнуту и къ висѣлицѣ; судьи отвѣчали: «казнимъ не Священниковъ, а негодяевъ, по древнему уставу нашихъ отцевъ.» Въ сочиненіи Іовія и Герберштеина находимъ первое извѣстіе о жестокихъ судныхъ пыткахъ, коими заставляли у насъ преступниковъ виниться въ ихъ злодѣяніяхъ: воровъ били по пятамъ; разбойникамъ капали сверху на голову и на все тѣло самую холодную воду и вбивали деревянныя спицы за ногти (^[386]). Обыкновеніе ужасное, данное намъ Татарскимъ игомъ вмѣстѣ съ кнутомъ и всѣми тѣлесными, мучительными казнями.

Торговля. Торговля сего времени была въ цвѣтущемъ состояніи. Къ намъ привозили изъ Европы серебро въ слиткахъ, сукна, сученое золото, мѣдь, зеркала, ножи, иглы, кошельки, вина; изъ Азіи шелковыя ткани, парчи, ковры, жемчугъ, драгоцѣнные каменья; отъ насъ вывозили

въ Нѣмецкую землю мѣха, кожи, воскъ; въ Литву и въ Турцію мѣха и моржовые клыки; въ Татарію сѣдла, узлы, холсты, сукна, одежду, кожи, въ обмѣнъ на лошадей Азіатскихъ. Оружіе и желѣзо не выпускалось изъ Россіи. Въ Москву ѣздили Польскіе и Литовскіе купцы; Датскіе, Шведскіе и Нѣмецкіе торговали въ Новѣгородѣ; Азіатскіе и Турецкіе на Мологѣ, гдѣ существовалъ прежде Холопій городокъ, и гдѣ находилась тогда одна церковь. Сія ярмонка еще славилась своею знатною мѣною. Иноземцы обязывались показывать товары свои въ Москвѣ Великому Князю: онъ выбиралъ для себя, что ему нравилось; платилъ деньги и дозволялъ продажу остальныхъ. Пряныя зелія, шелковыя ткани и многія иныя вещи были у насъ дешевы въ сравненіи съ ихъ цѣною въ Германіи. Лучшіе мѣха шли изъ земли Печорской и Сибири. Платили иногда за Соболя 20 или 30 золотыхъ флориновъ, за черную лисицу (употребляемую на Боярскія шапки) пятнадцать. Весьма уважались и бобры: ими опушивали нарядныя платья. Волчьи мѣха были дороги, рысьи дешевы. Горностай стоилъ три или четыре, бѣлка двѣ деньги и менѣе. — Съ товаровъ ввозимыхъ и вывозимыхъ брали въ казну пошлины, семь денегъ съ рубля, а за воскъ четыре деньги съ пуда сверхъ цѣны онаго. Россія считалась въ Европѣ землею изобильнѣйшею дикимъ или бортевымъ медомъ. — Монастырь Троицкій въ Смоленской области, на берегу Днѣпра, былъ главнымъ пристанищемъ для купцевъ Литовскихъ: они жили тамъ въ гостинницахъ и грузили товары, покупаемые ими въ Россіи для отправленія въ ихъ землю. — Нѣкоторыя мѣста особенно славились своими произведеніями для внутренней торговли: на примѣръ, Калуга деревянною, красивою посудою, Муромъ вкусною рыбою, Переславль сельдями, а еще болѣе Соловки, гдѣ находились лучшія соляныя варницы. — Многія судоходныя рѣки облегчали перевозъ товаровъ; но Россія еще не имѣла морей, кромѣ Сѣвернаго Океана, къ коему она примыкала своими полунощными, хладными пустынями. Иногда не большія суда ходили отъ устья Двины Бѣлымъ моремъ мимо Святаго Носа, Семи Острововъ и Шведской Лапландіи въ Норвегію и въ Данію. Симъ путемъ Датскій Посолъ возвращался изъ Москвы въ Норвегію съ нашимъ

толмачемъ Истомою. Другой толмачь, именемъ Власій, плылъ Сухоною, Югомъ и Двиною до Бѣлаго моря, чтобы ѣхать оттуда въ Копенгагенъ. Сіе плаваніе считалось весьма опаснымъ и затруднительнымъ: купцы Скандинавскіе не смѣли ввѣрять оному своихъ товаровъ и держались Новагорода. — Любопытно знать, что Россіяне уже имѣли тогда свѣдѣніе о Китаѣ, и думали, что можно Сѣвернымъ Океаномъ достигнуть береговъ сей отдаленной Имперіи (^[387]).

Деньги. Въ Россіи ходили серебряныя и мѣдныя деньги: Московскія, Тверскія, Псковскія, Новогородскія; серебряныхъ считалось 200 въ рублѣ (который стоилъ два червонца), а мѣдныхъ пулъ 1200 въ гривнѣ. Новогородскія деньги имѣли почти двойную цѣну: ихъ было только 140 въ рублѣ. На сихъ монетахъ изображался Великій Князь сидящій въ креслахъ и другой человѣкъ склоняющій предъ нимъ голову; на Псковскихъ голова въ вѣнцѣ; на Московскихъ всадникъ съ мечемъ; новыя были цѣною въ половину менѣе старыхъ. Золотыя деньги ходили только иностранныя: Венгерскіе червонцы, Римскіе гульдены и Ливонскія монеты, коихъ цѣна перемѣнялась. — Всякой серебреникъ билъ и выпускалъ монету: Правительство наблюдало, чтобы сіи денежники не обманывали въ вѣсѣ и чистотѣ металла. Государь не запрещалъ вывозить монету изъ Россіи, однакожь хотѣлъ, чтобы мы единственно мѣнялись товарами съ иноземцами, а не покупали ихъ на деньги.— Вмѣсто нынѣшняго ста, обыкновеннымъ торговымъ счетомъ было сорокъ и девяносто; говорили: сорокъ, два сорока, или девяносто, два девяноста (^[388]), и проч.

Бережливость Государей. Успѣхи торговли болѣе и болѣе умножали доходы Государевы. Современники славятъ богатство и бережливость Василія. Главная казна его хранилась на Бѣлѣозерѣ и въ Вологдѣ, какъ въ безопаснѣйшихъ и недоступныхъ для непріятеля мѣстахъ, окруженныхъ лѣсами и болотами непроходимыми (^[389]). «Удивительно ли» — пишутъ иноземцы — «что Великій Князь богатъ? онъ не даетъ денегъ ни войску, ни Посламъ, и даже беретъ у нихъ, что они вывозятъ драгоцѣннаго изъ чужихъ земель: такъ Князь Ярославскій, возвратясь изъ Испаніи, отдалъ въ казну всѣ тяжелыя золотыя цѣпи, ожерелья, богатыя ткани, серебряные сосуды, подаренные ему Императоромъ

и Фердинандомъ Австрійскимъ. Сіи люди не жалуются говоря: Великій Князь возьметъ, Великій Князь и наградить (^[390]).» Не тѣмъ безъ сомнѣнія Іоаннъ и Василій богатѣли, что не давали серебромъ жалованья войску (ибо помѣстья стоили серебра) и не тѣмъ, что брали иногда у Пословъ вещи, которыя имъ отмѣнно нравились; но мудрою бережливостію, точнымъ соображеніемъ предпріятій съ государственными способами, запасомъ на случай нужды: правило важное для благоденствія Державъ. Карлъ V съ сокровищами Новаго Свѣта часто не имѣлъ денегъ, а Великіе Князья наши могли хвалиться богатствомъ, издерживая менѣе, нежели получая.

Дороги и почта. Не смотря на дѣятельность торговли, Россія казалась путешественникамъ малонаселенною въ сравненіи съ иными Европейскими странами: рѣдкія жительства, степи, дремучіе лѣса, худыя, пустынныя, уединенныя дороги свидѣтельствовали, что сія Держава была еще новою въ гражданскомъ образованіи. Съ ужасомъ говоря о нашихъ распутицахъ, тлѣнныхъ мостахъ, опасностяхъ, неудобствахъ въ пути, чужестранцы хвалятъ исправность и скорость нашей почты: изъ Новагорода въ Москву пріѣзжали они въ 72 часа, платя 6 денегъ за 20 верстъ. Лошадей было множество на учрежденныхъ ямахъ: кто требовалъ десяти или двѣнадцати, тому приводили сорокъ или пятьдесятъ. Усталыхъ кидали на дорогѣ; брали свѣжихъ въ первомъ селеніи или у проѣзжихъ (^[391]).

Москва. Чѣмъ ближе къ столицѣ, тѣмъ болѣе селеній и людей встрѣчалось глазамъ путешественника. Все оживлялось: на дорогѣ обозы, вокругъ частыя поля, луга, представляли картину человѣческой дѣятельности. Необозримая Москва величественно возвышалась на равнинѣ съ блестящими куполами своихъ несмѣтныхъ храмовъ, съ красивыми башнями, съ бѣлыми стѣнами Кремлевскими, съ рѣдкими каменными домами, окруженными темною грудою деревянныхъ зданій, среди зеленыхъ садовъ и рощей. Окрестные монастыри казались маленькими, прелестными городками. Въ слободахъ жили кузнецы и другіе ремесленники, которые непрестаннымъ употребленіемъ огня могли быть опасны въ сосѣдствѣ: разселенные на большомъ пространствѣ, они сѣяли хлѣбъ и косили траву предъ ихъ домами, на обѣихъ сторонахъ

улицы. Одинъ Кремль считался городомъ: всѣ иныя части Москвы, уже весьма обширной, назывались предмѣстіями, ибо не имѣли никакихъ укрѣпленій, кромѣ рогатокъ. На крутоберегой Яузѣ стояло множество мельницъ. Неглинная, будучи запружена, уподоблялась озеру и наполняла водою ровъ Кремлевскій. Нѣкоторыя улицы были тѣсны и грязны; но сады вездѣ чистили воздухъ, такъ, что въ Москвѣ не знали никакихъ заразительныхъ болѣзней, кромѣ наносныхъ. Въ 1520 году, какъ пишутъ, находилось въ ней 41, 500 домовъ, исчисленныхъ по указу Великаго Князя; а сколько жителей, не извѣстно: но можно полагать ихъ гораздо за 100, 000. Въ Кремлѣ, въ разныхъ улицахъ, въ огромныхъ деревянныхъ домахъ (между многими, отчасти также деревянными церквами) жили знатнѣйшіе люди, Митрополитъ, Князья, Бояре. Гостиный дворъ (тамъ же, гдѣ и нынѣ, на площади Китая-города) обнесенный каменною стѣною, прельщалъ глаза не красотою лавокъ, но богатствомъ товаровъ, Азіатскихъ и Европейскихъ. Зимою хлѣбъ, мясо, дрова, лѣсъ, сѣно, обыкновенно продавались на Москвѣ-рѣкѣ, въ лавкахъ или въ шалашахъ (^[392]).

Природныя, гражданскія свойства и обычаи. Наши свойства казались наблюдателямъ и худыми и добрыми, обычаи любопытными и странными. Контарини пишетъ, что Москвитяне толпятся съ утра до обѣда на площадяхъ, на рынкахъ, а заключаютъ день въ питейныхъ домахъ: глазѣютъ, шумятъ, а дѣла не дѣлаютъ. Герберштеинъ напротивъ того съ удивленіемъ видѣлъ ихъ работающихъ въ праздники. Въ будни запрещалось имъ пить; одни иноземные воины, служа Государю за деньги, имѣли право быть невоздержными въ употребленіи хмѣльнаго: для чего слобода за Москвою-рѣкою, гдѣ они жили, именовалась Налейками, отъ слова наливай. Великій Князь Василій, опасаясь дѣйствій худаго примѣра, не дозволялъ своимъ подданнымъ жить вмѣстѣ съ ними. У всякой рогатки на улицахъ стоялъ караулъ: никто не смѣлъ ходить ночью безъ особенной важной причины и безъ фонаря. Тишина царствовала въ городѣ. Замѣчали, что Россіяне не злы, не сварливы, терпѣливы, но склонны (особенно Москвитяне) къ обманамъ въ торговлѣ. Славили древнюю честность Новогородцевъ и Псковитянъ, которые тогда уже начинали измѣняться въ характерѣ. Пословица:

товаръ лицемъ продать, служила уставомъ въ купечествѣ. Лихоимство не считалось стыдомъ: ростовщики брали обыкновенно 20 на 100, и еще хвалились умѣренностію: ибо въ древнія времена должники платили у насъ 40 на 100 (^[393]). — «Рабство, несовмѣстное съ душевнымъ благородствомъ, было» (по словамъ Герберштеина) «общимъ въ Россіи: ибо и самые Вельможи назывались холопями Государя;» но имя не вещь: оно изображало только неограниченную преданность Россіянъ къ Монарху; а въ самомъ дѣлѣ народъ пользовался гражданскою свободою. Рабами были единственно крѣпостные холопи, или дворовые или сельскіе, потомки людей купленныхъ, военоплѣнныхъ, закономъ лишенныхъ вольности (^[394]). Въ ХІ вѣкѣ они не имѣли у насъ ни гражданскихъ, ни человѣческихъ правъ (такъ и въ древнемъ Римѣ): господинъ могъ располагать ими какъ собственностію, какъ вещію; могъ своевольно отнимать у нихъ жизнь, никому не отвѣтствуя. Но въ сіе время — или въ XVI вѣкѣ — уже одна государственная власть смертію казнила холопа, слѣдственно уже человѣка, уже гражданина покровительствуемаго закономъ (^[395]). Здѣсь видимъ успѣхъ нравственности и дѣйствіе лучшихъ гражданскихъ понятій. Вообще судьба сихъ природныхъ рабовъ не казалась имъ тяжкою: ибо многіе изъ нихъ, освобождаемые по духовнымъ завѣщаніямъ, немедленно искали себѣ новыхъ господъ и шли къ нимъ въ кабалу или въ новую крѣпость, не для того, чтобы не находили способа жить своими трудами (ибо хорошій поденщикъ въ Москвѣ выработывалъ съ утра до вечера двѣ деньги или около двадцати копѣекъ нынѣшнихъ) но для того, что любили домашнюю легкую службу и безпечность: рабъ-отецъ не заботился о многочисленномъ семействѣ, не боялся ни старости, ни болѣзни. Законъ молчалъ о должности господъ: общее мнѣніе предписывало имъ человѣколюбіе и справедливость; тираномъ гнушались какъ безчестнымъ гражданиномъ; никто изъ вольныхъ людей не хотѣлъ итти къ нему въ услуженіе; именемъ его бранились на площадяхъ (^[396]). Гораздо несчастнѣе холопства было состояніе земледѣльцевъ свободныхъ, которые, нанимая землю въ помѣстьяхъ или въ отчинахъ у Дворянъ, обязывались трудиться для нихъ свыше силъ человѣческихъ, не могли ни

двухъ дней въ недѣлѣ работать на себя (^[397]), переходили къ инымъ владѣльцамъ и обманывались въ надеждѣ на лучшую долю: ибо временные, корыстолюбивые господа или помѣщики нигдѣ не жалѣли, не берегли ихъ для будущаго. Государь могъ бы отвести имъ степи, но не хотѣлъ того, чтобы помѣстья не опустѣли, и сей многочисленный родъ людей, обогащая другихъ, самъ только-что не умиралъ съ голоду: старецъ, бездомокъ отъ юности, изнуривъ жизненныя силы въ работѣ наемника, при дверяхъ гроба не зналъ, гдѣ будетъ его могила. Бѣдность раждаетъ презрѣніе: въ старину называли у насъ земледѣльцевъ смердами: въ XVI вѣкѣ крестьянами, то есть Христіанами, но въ худомъ, варварскомъ смыслѣ: ибо долговременные наши тираны, Батыевы Моголы, поносили Россіянъ симъ именемъ. — Вѣроятно, что многіе земледѣльцы шли тогда въ кабалу къ Дворянамъ; по крайней мѣрѣ знаемъ, что многіе отцы продавали своихъ дѣтей, не имѣя способа кормиться. Сынъ могъ быть нѣсколько разъ проданъ отцемъ; но въ четвертый разъ отпущенный господиномъ на волю, уже зависѣлъ единственно отъ себя.

Здѣсь представляется любопытный вопросъ: не уже ли никогда не бывало въ Россіи крестьянъ-владѣльцевъ? По крайней мѣрѣ не знаемъ, когда они были. Видимъ, что Князья, Бояре, воины и купцы — то есть, городскіе жители — искони владѣя землями, отдавали ихъ въ наемъ крестьянамъ свободнымъ. Всякая область принадлежала городу; всѣ ея земли считались какъ бы законною собственностію его жителей, древнихъ господъ Россіи, купившихъ, вѣроятно, сіе право мечемъ, въ такое время, до коего не восходятъ лѣтописи, ни преданія. Но крестьяне, платя дань или оброкъ владѣльцамъ, имѣли свободу личную и движимую собственность.

Не только Бояре знатные, но и самые простые, бѣдные Дворяне казались спесивыми, недоступными. Къ первымъ никто не смѣлъ въѣхать на дворъ: оставляли лошадей у воротъ. Благородные стыдились ходить пѣшкомъ и не имѣли знакомства съ мѣщанами, опасаясь тѣмъ унизиться. Они вообще любили сидячую жизнь и не понимали, какъ можно заниматься дѣлами стоя или ходя. Молодыя женщины были совершенными затворницами: боялись показываться чужимъ людямъ; и въ церковь ходили рѣдко;

дома шили, пряли. Одна забава считалась для нихъ позволенною: качели. Богатыя не пеклися о домашнемъ хозяйствѣ, которое лежало единственно на слугахъ и служанкахъ. Бѣдныя по неволѣ трудились; но самая бѣднѣйшая, готовя для себя кушанье, не могла умертвить никакого животнаго: стояла у воротъ съ курицею или съ уткою и просила мимоходящихъ, чтобы они закололи сію птицу ей на обѣдъ. — Не смотря на строгое заключеніе женъ, бывали, какъ и вездѣ, примѣры невѣрности, тѣмъ естественнѣе, что взаимная любовь не участвовала въ бракахъ, и что мужья-Дворяне, находясь въ Государевой службѣ, рѣдко живали дома. Не женихъ обыкновенно сватался за невѣсту, но отецъ ея выбиралъ себѣ зятя и говорилъ о томъ съ отцемъ его. Назначали день свадьбы, а будущіе супруги еще не знали другъ друга въ глаза. Когда нетерпѣливый женихъ домогался видѣть невѣсту, то родители ея всегда отвѣчали ему: «спроси у добрыхъ людей, какова она?» Приданое состояло въ одеждѣ, въ драгоцѣнныхъ украшеніяхъ, въ слугахъ, въ коняхъ и проч.; а что родственники и пріятели дарили невѣстѣ, то мужъ долженъ былъ послѣ свадьбы возвращать имъ или платить деньгами. Герберштеинъ первый сказалъ, что жена Россіянка не увѣрена въ любви супруга безъ частыхъ отъ него побоевъ: сіе вошло въ пословицу, хотя могло быть только отчасти истиною, объясняемою для насъ древними обычаями Славянскими и грубою нравственностію временъ Батыева ига (^[398]).

Спесивые противъ бѣдныхъ мѣщанъ, Дворяне и богатые купцы были гостепріимны и вѣжливы между собою. Гость, входя въ комнату, глазами искалъ святыхъ образовъ, шелъ къ нимъ, крестился, и нѣсколько разъ сказавъ въ слухъ: Господи помилуй! обращался къ хозяину съ привѣтствіемъ: дай Боже тебѣ здравія! Они цѣловались, кланялись другъ другу, и чѣмъ ниже, тѣмъ лучше; переставали и снова начинали кланяться; садились, бесѣдовали, и гость, взявъ шапку, шелъ опять къ образамъ; хозяинъ провожалъ его до крыльца, а любимаго до самыхъ воротъ. Подчивали пріятелей медомъ, пивомъ, винами иноземными: Романеею, Мушкателемъ, Канарскимъ, бѣлымъ Рейнскимъ; лучшимъ считалась Мальвазія, употребляемая однакожь болѣе въ лекарство и во дворцѣ,

за Великокняжескою трапезою. Ужиновъ не знали: обѣды были изобильные и вкусные для самыхъ иноземцевъ, которые дивились у насъ множеству и дешевизнѣ всякаго скота, рыбы, птицъ, дичины, добываемой охотою псовою, соколиною, тенетами. Вообще роскошь тогдашняя состояла въ избыткѣ обыкновенныхъ, дешевыхъ вещей; умѣли хвалиться ею не разоряясь; бережливость не славилась добродѣтелію, ибо казалась естественною людямъ, которые еще не вѣдали прелестей изнѣженнаго вкуса. Дорогія одежды означали первостепенныхъ государственныхъ сановниковъ: если не законъ, то обыкновеніе воспрещало другимъ равняться съ ними въ сихъ принадлежностяхъ знатности, соединенной всегда съ богатствомъ. Сіи наряды употреблялись бережно; вѣтреная мода не измѣняла оныхъ, и Вельможа оставлялъ свою праздничную одежду въ наслѣдство сыну. Платье Боярское, Дворянское, купеческое не различалось покроемъ: верхнее съ опушкою, широкое, длинное называлось однорядками; другое охабнями, съ воротникомъ; третіе ферезями, съ пуговицами до подола, съ нашивками или безъ нашивокъ; такое же длинное, съ нашивками или только съ пуговицами до пояса, кунтышами, доломанами, кафтанами; у всякаго были клинья, а на бокахъ прорѣхи. Полукафтанье носили съ козыремъ; рубахи съ вышитымъ, разноцвѣтнымъ воротникомъ и съ серебряною пуговицею; сапоги сафьянные, красные, съ желѣзными подковами; шапки высокія, шляпы поярковыя, черныя и бѣлыя. Мужчины стригли себѣ волосы. — Домы не блистали внутреннимъ украшеніемъ: самые богатые люди жили въ голыхъ стѣнахъ. Сѣни огромныя, а двери низкія, и входящій всегда наклонялся, чтобы не удариться головою объ верхній косякъ (^[399]).

Опишемъ нѣкоторыя достопамятныя обыкновенія. Посланникъ Великокняжескій, Димитрій, будучи въ Римѣ и бесѣдуя съ Павломъ Іовіемъ о нравахъ своего отечества, сказывалъ ему, что Россіяне, искони набожные, любя чтеніе душеспасительныхъ книгъ, не терпятъ проповѣди въ церквахъ, дабы слышать въ нихъ единственно Слово Господне, безъ примѣса мудрованій человѣческихъ, несогласныхъ съ простотою Евангельскою; что нигдѣ не имѣютъ такого священнаго уваженія къ храмамъ, какъ у

насъ; что мужъ и жена, вкусивъ удовольствіе законной любви, не дерзаютъ войти въ церковь, и слушаютъ обѣдню стоя на паперти; что молодые, но скромные люди, видя ихъ тамъ, угадываютъ причину и своими насмѣшками заставляютъ женщинъ краснѣться; что мы весьма не любимъ Католиковъ, а Евреями гнушаемся и не дозволяемъ имъ въѣзжать въ Россію (^[400]). — Сіе время особенно славилось открытіемъ многихъ святыхъ, цѣлебныхъ мощей; но Іоаннъ и Василій не всегда вѣрили молвѣ и разсказамъ народнымъ; а безъ согласія Государева Духовенство не умножало числа Святыхъ: когда же строгое изслѣдованіе и достовѣрныя свидѣтельства убѣжали Великаго Князя въ истинѣ чудесъ, то объявляли ихъ всенародно, звонили въ колокола, пѣли молебны, и недужные со всѣхъ сторонъ спѣшили ко праху новыхъ Угодниковъ, какъ нынѣ спѣшатъ къ новымъ славнымъ врачамъ, чтобы найти исцѣленіе — Тогдашняя Христіанская набожность произвела одинъ умилительный обычай. Близъ Москвы было кладбище, называемое селомъ скудельничимъ, гдѣ люди добролюбивые въ Четвертокъ передъ Троицынымъ днемъ сходились рыть могилы для странниковъ и пѣть Панихиды, въ успокоеніе души тѣхъ, коихъ имена, отечество и Вѣра были имъ неизвѣстны; они не умѣли назвать ихъ, но думали, что Богъ слышитъ и знаетъ, за кого возсылаются къ нему сіи чистыя, безкорыстныя, истинно Христіанскія молитвы. Тамъ погребались тѣла находимыя въ окрестностяхъ города, а можетъ быть и всѣхъ иноземцевъ (^[401]).

Обрядъ Великокняжеской свадьбы. Іовій пишетъ, что Великіе Князья, подобно Султанамъ, избираютъ себѣ женъ за красоту и добродѣтель, ни мало не уважая знатности; что невѣстъ привозятъ изъ всей Россіи; что искусныя, опытныя бабки осматриваютъ ихъ тайныя прелести; что совершеннѣйшая или счастливѣйшая выходитъ за Государя, а другія въ тотъ же день за молодыхъ придворныхъ чиновниковъ (^[402]). Сіе извѣстіе можетъ относиться единственно къ двумъ бракамъ Василія: ибо отецъ, дѣдъ и предки его женились обыкновенно на Княжнахъ Владѣтельныхъ. — Сообщимъ здѣсь любопытныя подробности изъ описанія Василіевой свадьбы 1526 года.

«Державный женихъ, нарядясь, сидѣлъ въ брусяной столовой избѣ съ

своимъ поѣздомъ; а невѣста, Елена Глинская, съ женою Тысяцкаго, двумя свахами, Боярынями и многими знатными людьми шла изъ дому въ середнюю палату. Передъ нею несли двѣ брачныя свѣчи въ фонаряхъ, два коровая и серебряныя деньги. Въ сей палатѣ были сдѣланы два мѣста, одѣтыя бархатомъ и камнями; на нихъ лежали два зголовья и два сорока черныхъ соболей; а третьимъ сорокомъ надлежало опахивать жениха и невѣсту. На столѣ, покрытомъ скатертью, стояло блюдо съ калачами и солью. Елена сѣла на своемъ мѣстѣ; сестра ея, Княжна Анастасія, на жениховомъ; Боярыни вокругъ стола. Василій прислалъ туда брата, Князя Юрія, который, занявъ большое мѣсто, велѣлъ звать жениха. Государъ! сказали ему: иди съ Богомъ на дѣло. Великій Князь вошелъ съ Тысяцкимъ о со всѣми чиновниками, поклонился иконамъ, свелъ Княжну Анастасію съ своего мѣста и сѣлъ на оное. Читали молитву. Жена Тысяцкаго гребнемъ чесала голову Василію и Еленѣ. Свѣчами Богоявленскими зажгли брачныя (^[403]), обогнутыя соболями и вдѣтыя въ кольцы. Невѣстѣ подали кику и фату. На золотой мисѣ, въ трехъ углахъ, лежали хмѣль, соболи, одноцвѣтные платки бархатные, атласные, камчатные, и пѣнязи, числомъ по девяти въ каждомъ углѣ. Жена Тысяцкаго осыпала хмѣлемъ Великаго Князя и Елену, опахиваемыхъ соболями. Дружка Государевъ, благословясь, изрѣзалъ перепечу и сыры для всего поѣзда; а Еленинъ дружка раздавалъ ширинки. Поѣхали въ церковь Успенія: Государь съ братьями и Вельможами, Елена въ однихъ саняхъ съ женою Тысяцкаго и съ двумя большими свахами; за нею шли нѣкоторые Бояре и чиновники; передъ нею несли свѣчи и короваи. Женихъ стоялъ въ церкви на правой сторонѣ у столпа, невѣста на лѣвой. Они шли къ вѣнчанію по камкамъ и соболямъ. Знатнѣйшая Боярыня держала скляницу съ виномъ Фряжскимъ: Митрополитъ подалъ ее Государю и Государынѣ: первый, выпивъ вино, растопталъ скляницу ногою. Когда священный обрядъ совершился, новобрачные сѣли на двухъ красныхъ зголовьяхъ. Митрополитъ, Князья и Бояре поздравляли ихъ, пѣвчіе пѣли многолѣтіе. Возвратились во дворецъ. Свѣчи съ короваями отнесли въ спальню, или въ сѣнникъ, и поставили въ кадь пшеницы. Въ четырехъ

углахъ сѣнника были воткнуты стрѣлы, лежали колачи съ соболями, у кровати два зголовья, двѣ шапки, одѣяло кунье, шуба; на лавкахъ стояли оловянники съ медомъ; въ головахъ кровати икона Рождества Христова, Богоматери и Крестъ Воздвизальный; на стѣнахъ также иконы Богоматери со младенцемъ; надъ дверью и надъ всѣми окнами, внутри и снаружи, кресты. Постелю стлали на двадцати-семи ржаныхъ снопахъ. Великій Князь завтракалъ съ людьми ближними; ѣздилъ верхомъ по монастырямъ, и обѣдалъ со всѣмъ Дворомъ. Князь Юрій Іоанновичь сидѣлъ опять на большомъ мѣстѣ, а Василій рядомъ съ Еленою; передъ ними поставили жаренаго пѣтуха: дружка взялъ его, обвернулъ верхнею скатертью и отнесъ въ спальню, куда повели и Молодыхъ изъ за-стола. Въ дверяхъ знатнѣйшій Бояринъ выдавалъ Великую Княгиню и говорилъ рѣчь. Жена Тысяцкаго, надѣвъ двѣ шубы, одну наизворотъ, вторично осыпала новобрачныхъ хмѣлемъ; а дружки и свахи кормили ихъ пѣтухомъ. Во всю ночь Конюшій Государевъ ѣздилъ на жеребцѣ подъ окнами спальни съ обнаженнымъ мечемъ. На другой день супруги ходили въ мыльню и ѣли кашу на постелѣ.» Легко угадать разумъ сихъ обрядовъ, безъ сомнѣнія весьма древнихъ, отчасти, можетъ быть, Славянскихъ, отчасти Скандинавскихъ: нѣкоторые образовали любовь, согласіе, чадородіе, богатство; другіе должны были удалять дѣйствіе злаго волшебства.

Въѣздъ чужеземныхъ Пословъ въ Россію. Василій, находясь въ частыхъ сношеніяхъ съ Государями Европейскими, любилъ хвалиться ласкою, оказываемою ихъ Посламъ въ Россіи; но иноземцы жаловались на сей милостивый пріемъ, соединенный съ обрядами скучными и тягостными. Приближаясь къ границѣ, Посолъ давалъ о томъ знать Намѣстникамъ ближайшихъ городовъ. Ему предлагали множество вопросовъ: «изъ какой земли, отъ кого ѣдетъ? знатный ли человѣкъ? Какого именно званія? бывалъ ли прежде въ Россіи? говоритъ ли нашимъ языкомъ? сколько съ нимъ людей, и какихъ?» О семъ немедленно доносили Великому Князю; а къ Послу высылали чиновника, который, встрѣтивъ его, не уступалъ ему дороги, и всегда требовалъ, чтобы онъ стоя выслушивалъ Государево привѣствіе со всѣмъ Великокняжескимъ титуломъ, нѣсколько разъ повторяемымъ. Назначали дорогу и мѣста,

гдѣ надлежало обѣдать, ночевать. ѣхали тихо, иногда не болѣе пятнатцати или дватцати верстъ въ день: ибо ждали отвѣта изъ Москвы. Иногда останавливались въ полѣ, не смотря на зимній морозъ; иногда худо ѣли. За то Приставъ терпѣливо сносилъ брань иноземцевъ. Наконецъ Государь высылалъ Дворянъ своихъ къ Послу: тутъ везли его уже скорѣе и лучше содержали. Встрѣча передъ Москвою была всегда пышная: являлось вдругъ нѣсколько чиновниковъ въ богатыхъ одеждахъ и съ отрядомъ конницы; говорили рѣчи, спрашивали о здоровьѣ, и проч. Дворъ Посольскій находился близъ Москвы-рѣки: большое зданіе со многими комнатами, но совершенно пустыми; никто не жилъ въ семъ домѣ. Приставы служили гостямъ, непрестанно заглядывая въ роспись, гдѣ было все исчислено, все измѣрено, что надлежало давать Посламъ Нѣмецкимъ, Литовскимъ, Азіатскимъ: сколько мясныхъ блюдъ, меду, луку, перцу, масла, даже дровъ (^[404]). Между тѣмъ придворные чиновники ежедневно спрашивали у нихъ, довольны ли они угощеніемъ? Не скоро назначался день представленія: ибо любили долго изготовляться къ оному. Послы сидѣли одни, не могли заводить знакомствъ, и скучали. Великій Князь къ сему дню, для ихъ торжественнаго въѣзда въ Кремль, обыкновенно дарилъ имъ коней съ богатыми сѣдлами.

Иноземные художники и ремесленники въ Москвѣ. Кромѣ зодчихъ, денежниковъ, литейщиковъ, находились у насъ тогда и другіе иноземные художники и ремесленники. Толмачь Димитрій Герасимовъ, будучи въ Римѣ, показывалъ Историку Іовію портретъ Великаго Князя Василія, писанный безъ сомнѣнія не Русскимъ живописцемъ. Герберштеинъ упоминаетъ о Нѣмецкомъ слесарѣ въ Москвѣ, женатомъ на Россіянкѣ (^[405]). Искусства Европейскія съ удивительною легкостію переселялись къ намъ: ибо Іоаннъ и Василій, по внушенію истинно великаго ума, дѣятельно старались присвоить оныя Россіи, не имѣя ни предразсудковъ суевѣрія, ни боязливости, ни упрямства, и мы, послушные волѣ Государей, рано выучились уважать сіи плоды гражданскаго образованія, собственность не Вѣръ и не языковъ, а человѣчества; мы хвалились исключительнымъ Православіемъ и любили святыню древнихъ нравовъ, но въ тоже время отдавали справедливость разуму, художеству

Западныхъ Европейцевъ, которые находили въ Москвѣ гостепріимство, мирную жизнь, избытокъ. Однимъ словомъ, Россія и въ XVI вѣкѣ слѣдовала правилу: «хорошее отъ всякаго хорошо, » и никогда не была вторымъ Китаемъ въ отношеніи къ иноземцамъ.

Словесность. Языкъ нашъ, то есть, Славянскій, былъ въ сіе время извѣстенъ отъ Каменнаго Пояса до Адріатическаго моря, Воспора Ѳракійскаго и Нила: имъ говорили при Дворѣ Турецкаго и Египетскаго Султановъ, жены ихъ, Ренегаты, Мамелюки (^[406]). Мы имѣли въ переводахъ сочиненія Св. Амвросія, Августина, Іеронима, Григорія, Исторію Римскихъ Императоровъ (вѣроятно, Светонову), Марка Антонія и Клеопатры (^[407]); но Іовій укоряетъ насъ совершеннымъ невѣжествомъ въ Наукахъ: въ Философіи, Астрономіи, Физикѣ, Медицинѣ, сказывая, что мы именуемъ лекаремъ всякаго, кто знаетъ нѣкоторыя цѣлебныя свойства растѣній. Успѣхи Словесности примѣчались въ чистѣйшемъ слогѣ лѣтописей, пастырскихъ духовныхъ посланій, святыхъ житій, и проч. Старецъ, Архіепископъ Ростовскій Вассіанъ, могъ назваться Демосѳеномъ сего времени, если истинное краснорѣчіе состоитъ въ сильномъ выраженіи мыслей и чувствъ: славное посланіе его къ Іоанну уже извѣстно Читателю (^[408]). Житіе Св. Даніила Переяславскаго писано не безъ искусства, умно и пріятно (^[409]). Особеннаго замѣчанія достойны два Слова: первое о рожденіи Царя Іоанна, второе похвальное Василію; въ томъ и въ другомъ есть прекрасныя мѣста; выпишемъ нѣкоторыя:

«Кто повѣдаетъ силу Господню и всѣ чудеса Его? Во дни наши совершилось дѣло Небесной любви, коего примѣры видѣли мы въ Ветхомъ и Новомъ Завѣтѣ: молитва отверзаетъ ложесна неплодныя! Господь милостію утѣшаетъ людей Своихъ въ отчаяніи: ибо славный и великій во Царяхъ не скудѣетъ въ Вѣрѣ, припадая ко Всевышнему; уже вступаетъ въ шестое десятилѣтіе жизни, и еще надѣется благословить чадо милое, вожделѣнное не только родителю, но и всей Державѣ Христіанской: она требуетъ Пастыря для дней будущихъ. Слышитъ Господь молитву и долго не исполняетъ, да болѣе и болѣе разгарается усердіемъ сердце Державнаго. О диво! Монархъ оставляетъ престолъ и величіе, идетъ съ жезломъ какъ бѣдный

странникъ въ Обители дальнія, смиренный видомъ и душею: се Царскія стопы его изображаются на пескахъ дикой пустыни! За нимъ добродѣтельная, премудрая Царица, ему подобная. Оба исполнены смиренія и надежды; оба вѣдаютъ, что вѣра возмогаетъ и надежда не посрамитъ. И бысть! лобызаемъ наслѣдника Державы... Когда бы Всевышній даровалъ Василію дщерь, и тогда бы сердце родителя возвеселилось, но едино: Господь даруетъ ему сына, да веселится и блаженствуетъ съ нимъ вся Россія!» — Въ похвальномъ Словѣ Василію такъ описаны дѣла и свойства его: «Сей Государь добрѣ правилъ хоругвями отечества, твердо укорененнаго Богомъ, подобно вѣковому древу; всегда благословляемый успѣхомъ, всегда спасаемый отъ враговъ видимыхъ и невидимыхъ, покорялъ страны мечемъ и миромъ, а въ своей наблюдалъ правду, не усыпая ни умомъ, ни сердцемъ; бодрствовалъ надъ душами, питалъ въ нихъ добродѣтель, гналъ злобу, да не погрязнетъ корабль великой Державы его въ волнахъ беззаконія! Душа Царева свѣтилась яко зерцало, блистая въ лучахъ Божественной премудрости. Мы знаемъ, что Государь естествомъ тѣлеснымъ, равенъ всѣмъ людямъ; но властію не подобенъ ли Богу единому! Неприступенъ во славѣ земнаго Царствія: но есть вышнее, небесное, для коего онъ долженъ быть приступенъ и снисходителенъ къ людямъ. Тѣлу дано око, а міру Царь, да промышляетъ о благѣ его. Царь истинный царствуетъ надъ страстями, въ вѣнцѣ святаго цѣломудрія, въ порфирѣ закона и правды. Таковъ былъ Великій Князь Василій, правитель велеумный, наказатель добродѣтельный, истинный кормчій, образъ благости, столпъ твердости и терпѣнія; защитникъ Государства, отецъ Вельможъ и народа, мудрый соглагольникъ Духовенства; высокій житіемъ на престолѣ, смиренный сердцемъ яко въ пещерѣ, кротокъ взоромъ, почтенъ Божіею благостію; всѣхъ любилъ и любимъ всѣми: ближніе и дальніе припадали къ нему, отъ Синая и Палестины, отъ Италіи и Антіохіи, да узрятъ лице его, да услышатъ слово. Кто опишетъ его достоинства? Какъ Саламандръ, по сказанію Богослова, среди огня не сгараетъ; какъ свѣтлая рѣка, именуемая Каѳосъ, течетъ сквозь море и не теряетъ сладости водъ своихъ: такъ огнь страстей человѣческихъ,

такъ бурное житейское море не повредило душѣ Василія: она чистою, благою воспарила отъ земли на небо. Однимъ словомъ, сей Великій Князь въ житіи богомудромъ уподоблялся Димитрію Іоанновичу Донскому.» (^[410]). — Мы предложили здѣсь Читателю не слова, но точныя мысли Авторовъ: слова принадлежатъ вѣку, а мысли вѣкамъ.

Судя по слогу, можемъ отнести къ сему времени сочиненіе двухъ Русскихъ сказокъ: о купцѣ Кіевскомъ и Дракулѣ, Мутьянскомъ Воеводѣ. Въ первой описывается мучитель, именемъ Сміянъ гордый. Владѣтель неизвѣстной приморской страны, гибельной для всѣхъ плавателей, которые искали тамъ убѣжища отъ бурь, и не умѣли отгадать Царскихъ загадокъ: имъ надлежало отвергнуться Христа или умереть. Сынъ путешествующаго Кіевлянина, Борзосмыслъ, юный отрокъ, вдохновенный небесною мудростію, какъ новый Эдипъ рѣшитъ всѣ хитрыя задачи Сміяна, отсѣкаетъ ему голову въ присутствіи народа, садится на тронъ, проповѣдуетъ Вѣру Христову, плѣняетъ гражданъ, остается у нихъ Царемъ и женится на Сміяновой дочери (^[411]). Вотъ содержаніе. Красотъ піитическихъ мало, остроумія также; разсказъ довольно складень. — Вторая повѣсть любопытнѣе. Дракула, хищникъ Мутьянской или Волошской Державы (о коемъ упоминается въ Византійской Исторіи Дуки около 1430 года) представленъ гонителемъ всякой неправды, обмановъ, воровства, и свирѣпымъ кровопійцею. Никто въ землѣ Волошской не дерзаетъ взять чужаго, ни обидѣть слабаго. Испытывая народъ, онъ поставилъ золотую чару у колодезя отдаленнаго отъ домовъ: мимоходящіе пили воду и не трогали богатаго сосуда. Искоренивъ злодѣевъ, сей Воевода казнилъ и за самыя легкія вины. Не только жена вѣроломная, любострастная, но и лѣнивая, у которой въ домѣ было не чисто или мужъ не имѣлъ хорошаго бѣлья, лишалась жизни. На площади, вмѣсто украшеній, висѣли трупы. Однажды пришли къ нему два Монаха изъ Венгріи: Дракула желалъ знать ихъ мысли о себѣ. «Ты хочешь быть правосуднымъ» — отвѣчалъ старѣйшій изъ нихъ — «но дѣлаешься тираномъ, наказывая тѣхъ, коихъ должны наказывать единственно Богъ и совѣсть, а не законъ гражданскій.» Другой хвалилъ тирана, какъ исполнителя судовъ Божественныхъ.

Велѣвъ умертвить перваго Монаха, Дракула отпустилъ его товарища съ дарами, и наконецъ увѣнчалъ свои подвиги сожженіемъ всѣхъ бѣдныхъ, дряхлыхъ, увѣчныхъ въ землѣ Волошской, разсуждая: «начто жить людямъ, живущимъ въ тягость себѣ и другимъ?» Авторъ могъ бы заключить сію сказку прекраснымъ нравоученіемъ, но не сдѣлалъ того, оставляя читателямъ судить о Философіи Дракулы, который лечилъ подданныхъ отъ злодѣйства, пороковъ, слабостей, нищеты и болѣзней однимъ лекарствомъ: смертію! — Замѣтимъ, что древніе Русскіе писцы имѣли болѣе гордости, нежели Писатели: первые почти всегда означали имя свое въ концѣ переписанной ими книги, а вторые почти никогда, укрываясь такимъ образомъ отъ хвалы и критики: знаемъ творенія, не зная творцевъ. По крайней мѣрѣ видимъ, что предки наши занимались не только историческими или Богословскими сочиненіями, но и романами; любили произведеніе остроумія и воображенія.

Извѣстія о Востокѣ и Сѣверѣ Россіи. Въ окончаніи сей статьи предложимъ нѣкоторыя извѣстія изъ Герберштеиновой книги о сосѣдственныхъ съ Россіею земляхъ, восточныхъ и сѣверныхъ. Ногайскіе Татары, кочуя близъ моря Каспійскаго, раздѣлялись въ Василіево время на три Улуса, принадлежащіе тремъ Князьямъ братьямъ: Шидаку, Кошуму и Шигъ-Мамаю; первый жилъ въ городѣ Сарайчикѣ на Яикѣ; вторый повелѣвалъ всею землею между Кумою, Яикомъ и Волгою; третій господствовалъ надъ частію Сибири. Въ двадцати дняхъ пути отъ Шидаковыхъ владѣній, къ Востоку, обитали Юргенскіе или Хивинскіе Татары, повинуясь Баракъ-Солтану, брату сосѣдственнаго Хана Катайскаго или Киргизъ-Кайсакскаго, Бебейда. За Вяткою и Пермію жили въ лѣсахъ Тюменскіе и Шибанскіе Моголы; первыхъ считалось не болѣе десяти тысячь. За Волгою находились еще Улусы Калмыковъ: сіе имя дано имъ для того, что они не стригли волосъ на головѣ, какъ другіе Моголы. Астрахань, знатнѣйшій базаръ Татарскій, славилась богатствомъ, а Шамаха, уже подвластная тогда Персіи, своими прекрасными шелковыми тканями. На Дону, въ двѣнадцати миляхъ отъ Азова, былъ городъ Ахасъ (гдѣ нынѣ Старый Черкаскъ) изобильный плодами, рыбою, дичью, веселый мѣстоположеніемъ, окруженный садами природными, богатый всѣмъ,

что нужно человѣку для самой роскошной жизни. Говорили: «имѣй только огонь и соль: все прочее найдешь въ Ахасѣ?» — На восточномъ берегу Чернаго моря жили Авхасы; далѣе въ горахъ вольные Черкесы, не подвластные ни Туркамъ, ни Татарамъ, ужасные разбойники; текущими изъ горъ рѣками выплывая на лодкахъ въ море, они грабили суда купеческія; исповѣдывали Христіанскую Греческую Вѣру, употребляли въ Богослуженіи языкъ Славянскій, впрочемъ мало думали о Законѣ (^[412]). — Близъ устья рѣки Фазиса, или Ріона, показывали островъ, гдѣ будто бы стоялъ корабль Язоновъ.

Описывая наружность Татаръ, Герберштеинъ сказываетъ, что они были средняго росту, черноволосые, широколицые съ маленькими, впалыми глазами, и что знатнѣйшіе носили длинныя плетенки или косы: въ семъ изображеніи еще узнаемъ истинныхъ Моголовъ, нынѣшнихъ Калмыковъ и Киргизовъ. Сему же Писателю обязаны мы изъясненіемъ достоинствъ и чиновъ Татарскихъ. Солтанами назывались сыновья Ханскіе, Уланами главнѣйшіе по Ханѣ сановники, Беями Князья, ихъ дѣти Мурзами, Первосвященники (Магометова рода) Сеитами (^[413]).

Сѣверъ Россіи былъ еще предметомъ баснословія для самыхъ Москвитянъ. Увѣряли, что тамъ, на берегахъ Океана, въ горахъ, пылаетъ неугасимый огнь Чистилища; что въ Лукоморьѣ есть люди, которые ежегодно 27 Ноября, въ день Св. Георгія, умираютъ, а 24 Апрѣля оживаютъ снова; что они передъ смертію сносятъ товары свои въ одно мѣсто, гдѣ сосѣди, въ теченіе зимы, могутъ брать оные, за всякую вещь оставляя должную плату и не смѣя обманывать: ибо мертвецы, воскресая весною, расчитываются съ ними и всегда наказываютъ безсовѣстныхъ; что тамъ есть и другіе чудесные люди, покрытые звѣриною шерстью, съ собачьими головами, съ лицемъ на груди, съ длинными руками, но безногіе; есть рыбы человѣкообразные, но только нѣмые и проч. Сіи басни питали любопытство грубыхъ умовъ. Однакожь Москвитяне уже знали имена всѣхъ главныхъ рѣкъ Западной Сибири. Они сказывали, что Обь вытекаетъ изъ озера (Телейскаго); что за сею рѣкою и за Иртышемъ находятся два города, Серпоновъ и Грустина, коихъ жители получаютъ жемчугъ

и драгоцѣнные каменья отъ черныхъ людей, обитающихъ близъ озера Китая. Мы обязаны были сими свѣдѣніями господству Великихъ Князей надъ землею Пермскою и Югорскою. Лапландія также платила намъ дань. Дикіе жители ея приходили иногда въ сосѣдственныя Россійскія области, начинали заимствовать

нѣкоторыя гражданскія обыкновенія и ласково угощали купцевъ иноземныхъ, которые привозили къ нимъ вещи нужныя для хозяйства (^[414]).

Вообще Герберштеиново описаніе Россіи есть важное твореніе для нашей Исторіи XVI вѣка, хотя и содержитъ въ себѣ нѣкоторыя ошибки.

КОНЕЦЪ СЕДЬМАГО ТОМА.