ГЛАВА ІІ.
ПРОДОЛЖЕНІЕ ГОСУДАРСТВОВАНІЯ ІОАННА IV.

Г. 1538—1547.

Паденіе и смерть К. Телепнева. Господство К. Василія Шуйскаго. Освобожденіе К. Ивана Бѣльскаго и Андрея Шуйскаго. Смута Боярская. К. Иванъ Бѣльскій снова заключенъ. Смерть К. Василія Шуйскаго. Господство его брата. Сверженіе Митрополита: избраніе Іоасафа. Характеръ К. Ивана Шуйскаго и грабежи внутри Государства. Набѣги внѣшнихъ непріятелей. Посольства въ Царьградъ, въ Стокгольмъ. Договоръ съ Ганзою. Союзъ съ Астраханью. Посольства Ногайскія. Заговоръ противъ Шуйскаго. Освобожденіе К. Ивана Бѣльскаго и власть его. Прощеніе К. Владиміра Андреевича и его матери. Облегчаютъ судьбу К. Димитрія Углицкаго. Прощеніе К. Симеона Бѣльскаго. Впаденіе Царя Казанскаго. Нашествіе Хана Крымскаго. Великодушіе народа и войска. Бѣгство непріятеля. Смута Бояръ: паденіе К. Ивана Бѣльскаго. Ссылка Митрополита. Новое господство К. Ивана Шуйскаго. Посвященіе Макарія. Перемиріе съ Литвою. Набѣги Крымцевъ, Ногаевъ. Дѣла Казанскія. Сношенія съ Астраханью, съ Молдавіею. Перемѣна въ Правленіи. Наглость Шуйскихъ. Худое воспитаніе Іоанна. Заговоръ противъ главныхъ Вельможъ. Паденіе Шуйскихъ. Власть Глинскихъ. Жестокость Правленія. Доброе согласіе съ Литвою. Рать на Казань. Шигъ-Алей Царемъ въ Казани и бѣжитъ оттуда. Походъ къ устью Свіяги. Путешествія Великаго Князя и неудовольствія народа.

Г. 1538. Паденіе и смерть К. Телепнева. Нѣсколько дней протекло въ неизвѣстности и въ тишинѣ для народа, въ тайныхъ совѣщаніяхъ и въ козняхъ для Вельможъ честолюбивыхъ. Доселѣ Правительница замѣняла Государя: настало время совершенной Аристократіи или Державства Бояръ при семилѣтнемъ Государѣ. Не многіе изъ нихъ смѣли желать верховнаго владычества надъ Россіею: прочіе готовились единственно взять сторону того или другаго на выгоднѣишихъ для своей личной пользы условіяхъ. Г. 1538. Любимецъ Еленинъ, Князь Иванъ Телепневъ, не дремалъ въ бездѣйствіи: будучи другомъ и братомъ Іоанновой надзирательницы, Боярыни Агриппины Челядниной, онъ думалъ овладѣть юнымъ Монархомъ, не отходилъ отъ него, ласкался къ нему, и надѣялся на усердіе своихъ бывшихъ друзей; но число ихъ, съ перемѣною обстоятельствъ, уменшилось и ревность охладѣла. Внезапная кончина Еленина — и не естественная, какъ мнили — предвѣщала явленіе новыхъ, сильнѣйшихъ Властителей: чтобы узнать, кто могъ

Г. 1538. быть ея тайнымъ виновникомъ, любопытные ждали, кто воспользуется оною? Сіе справедливое, или, не смотря на вѣроятность (какъ часто бываетъ), ложное подозрѣніе обратилось на старѣйшаго Боярина, Василія Васильевича Шуйскаго, потомка Князей Суздальскихъ, изгнанныхъ еще сыномъ Донскаго изъ ихъ наслѣдственнаго владѣнія: злобствуя на Московскихъ Государей, они служили Новугороду, и въ послѣдній день его свободы Князь Шуйскій-Гребенка былъ тамъ главнымъ Воеводою (^[72]). Видя рѣшительное торжество Самодержавія въ Россіи, сіи изгнанники, одинъ за другимъ, вступили въ службу Московскую и были знаменитѣйшими Вельможами. Князь Василій Васильевичь, занимавъ первое мѣсто въ Совѣтѣ при отцѣ Іоанновомъ (^[73]), занималъ оное и при Еленѣ, и тѣмъ болѣе ненавидѣлъ ея временщика, который, уступая ему наружную честь, исключительно господствовалъ надъ Думою. Изготовивъ средства успѣха, преклонивъ къ себѣ многихъ Бояръ и чиновниковъ, сей властолюбивый Князь жестокимъ дѣйствіемъ самовольства и насилія объявилъ себя Главою Правленія: въ седьмый день по кончинѣ Елениной велѣлъ схватить любезнѣйшихъ юному Іоанну особъ: его надзирательницу, Боярыню Агриппину, и брата ея, Князя Телепнева, — оковать цѣпями, заключить въ темницу, не смотря на слезы, на вопль Державнаго отрока. Не судъ и не праведная, но беззаконная, лютая казнь была жребіемъ несчастнаго Вельможи, коему за недѣлю предъ тѣмъ раболѣпствовали всѣ Князья и Бояре. Телепнева уморили голодомъ, какъ Правительница или самъ онъ уморилъ Глинскаго и дядей Іоанновыхъ: но злодѣйство не оправдываетъ злодѣйства, и Лѣтописцы осуждаютъ сію личную месть, внушенную завистію къ бывшему любимцу Елены, который хотѣлъ быть и любимцемъ сына ея (^[74]). Телепневъ имѣлъ умъ, дѣятельность, благородное честолюбіе; не боялся оставлять Двора для войны, и еще не довольный властію, хотѣлъ славы, которую даютъ дѣла, а не милость Государей. Сестру его, Боярыню Агриппину, сослали въ Каргополь и постригли въ Монахини. Господство К. Василія Шуйскаго. Дума, Государство и самъ Государь сдѣлались подвластны Василію Шуйскому и брату его, Князю Ивану, также знаменитому Члену Совѣта, гдѣ только одинъ Бояринъ могъ спорить съ ними о старѣйшинствѣ, Князь

Г. 1538. Димитрій Бѣльскій, родственникъ Іоанновъ: они искали его дружбы. Братъ Димитріевъ, Князь Иванъ Ѳедоровичь, и Шуйскій, Андрей Михайловичь, сидѣли въ темницѣ: Освобожденіе К. Ивана Бѣльскаго и Андрея Шуйскаго. ихъ вмѣстѣ освободили съ честію какъ невинныхъ; первый занялъ въ Думѣ свое прежнее мѣсто; втораго пожаловали въ Бояре (^[75]). Ослѣпленный гордостію, Князь Василій Шуйскій хотѣлъ утвердить себя на вышней степени Трона свойствомъ съ Государемъ, и будучи вдовцемъ лѣтъ пятидесяти или болѣе, женился на юной сестрѣ Іоанновой, Анастасіи, дочери Петра, Казанскаго Царевича (^[76]). Но безпрекословное владычество сего Вельможи продолжалось только мѣсяцевъ шесть: Князь Иванъ Бѣльскій, имъ освобожденный, сдѣлался его непріятелемъ, будучи въ согласіи съ Митрополитомъ Даніиломъ, съ Дворецкимъ Михайломъ Тучковымъ и съ иными важными сановниками. Началось тѣмъ, что Бѣльскій просилъ юнаго Іоанна дать Князю Юрію Булгакову-Голицыну Боярство, а сыну знаменитаго Хабара Симскаго (^[77]) санъ Окольничаго, не сказавъ ни слова Шуйскимъ, которые воспылали гнѣвомъ. Вражда усилилась бранью: съ одной стороны говорили о подлой неблагодарности, о гнусныхъ козняхъ; съ другой о самовластіи, о тиранствѣ. Смута Боярская. К. Иванъ Бѣльскій снова заключенъ. Наконецъ Шуйскіе доказали свое могущество: снова заключили Князя Ивана Бѣльскаго въ темницу, совѣтниковъ его разослали по деревнямъ, а главному изъ нихъ, Дьяку Ѳедору Мишурину, измученному воинами, раздѣтому, обиженному, отсѣкли голову на плахѣ предъ городскою тюрмою (^[78]). Все сіе дѣлалось именемъ Шуйскихъ и Бояръ, имъ преданныхъ, а не именемъ Государя: то есть, беззаконно и нагло. Достойно замѣчанія, что старшій Князь Бѣльскій, Димитрій, опять не имѣлъ участія въ бѣдственной судьбѣ брата, спасаемый, какъ вѣроятно, своимъ осторожнымъ, спокойнымъ характеромъ.

Смерть К. Василія Шуйскаго. Уже самовластный Вельможа, Князь Василій, считалъ себя какъ бы Царемъ Россіи: вдругъ узнали объ его болѣзни и смерти, которая могла быть естественною, но безъ сомнѣнія служила поводомъ къ разнымъ догадкамъ и заключеніямъ (^[79]). Явивъ суетность властолюбія, она не исправила Бояръ Московскихъ, и братъ Василіевъ, Князь Иванъ Шуйскій, ставъ ихъ Главою, мыслилъ единственно о томъ, чтобы довершить месть

надъ врагами и сдѣлать, чего не успѣлъ или не дерзнулъ исполнить умершій братъ его. Г. 1539. Ни святость Сана, ни хитрость ума не спасли Митрополита Даніила: замышлявъ съ Княземъ Иваномъ Бѣльскимъ свергнуть Шуйскихъ, онъ самъ былъ сверженъ съ Митрополіи указомъ Боярскимъ и сосланъ въ монастырь Іосифовъ (^[80]), гдѣ строгою, постною жизнію имѣлъ способъ загладить грѣхи своего придворнаго честолюбія и раболѣпства. Сверженіе Митрополита. Опасаясь упрековъ въ беззаконіи, Вельможи взяли съ Даніила запись, коею сей бывшій Архипастырь будто бы добровольно отказался отъ Святительства, чтобы молиться въ тишинѣ уединенія о Государѣ и Государствѣ. На его мѣсто Епископы поставили — судьбами Божественными и Великокняжескимъ (то есть, Боярскимъ) изволеніемъ, какъ сказано въ лѣтописи — Іоасафа Скрыницына, Игумена Троицкаго.

Среди такихъ волненій и безпокойствъ, производимыхъ личнымъ властолюбіемъ Бояръ, Правительство могло ли имѣть надлежащую твердость, единство, неусыпность для внутренняго благоустройства и внѣшней безопасности? Характеръ К. Ивана Шуйскаго и грабежи внутри Государства. Главный Вельможа, Князь Иванъ Шуйскій, не оказывалъ въ дѣлахъ ни ума государственнаго, ни любви къ добру; былъ единственно грубымъ самолюбцемъ; хотѣлъ только помощниковъ, но не терпѣлъ совмѣстниковъ; повелѣвалъ въ Думѣ какъ Деспотъ, а во дворцѣ какъ хозяинъ, и величался до нахальства; на примѣръ, никогда не стоялъ предъ юнымъ Іоанномъ, садился у него въ спальнѣ, опирался локтемъ о постелю, клалъ ноги на кресла Государевы (^[81]); однимъ словомъ, взъявлялъ всю низкую, малодушную спесь раба-господина. Упрекали Шуйскаго и въ гнусномъ корыстолюбіи; писали, что онъ расхитилъ казну и наковалъ себѣ изъ ея золота множество сосудовъ, велѣвъ вырѣзать на нихъ имена своихъ предковъ. По крайней мѣрѣ его ближніе, клевреты, угодники грабили безъ милосердія во всѣхъ областяхъ, гдѣ давались имъ нажиточныя мѣста или должности государственныя. Такъ Бояринъ Андрей Михайловичь Шуйскій и Князь Василій Рѣпнинъ-Оболенскій, будучи Намѣстниками во Псковѣ, свирѣпствовали какъ львы, по выраженію современника: не только угнетали земледѣльцевъ, гражданъ беззаконными налогами, вымышляли

Г. 1539. преступленія, ободряли лживыхъ доносителей, возобновляли дѣла старыя, требовали даровъ отъ богатыхъ, безденежной работы отъ бѣдныхъ: но и въ самыхъ святыхъ Обителяхъ искали добычи съ лютостію Могольскихъ хищниковъ; жители пригородовъ не смѣли ѣздить во Псковъ какъ въ вертепъ разбойниковъ; многіе люди бѣжали въ иныя страны; торжища и монастыри опустѣли. — Набѣги внѣшнихъ непріятелей. Къ сему ужасному бѣдствію неправосудія и насилія присоединялись частые, опустошительные набѣги внѣшнихъ разбойниковъ. Мы были — говорятъ Лѣтописцы — жертвою и посмѣшищемъ невѣрныхъ: Ханъ Крымскій давалъ намъ законы, Царь Казанскій насъ обманывалъ и грабилъ. Первый, задержавъ Великокняжескаго чиновника, посланнаго къ Господарю Молдавскому, писалъ къ Іоанну: «Я сдѣлалъ то, что вы нѣсколько разъ дѣлали. Отецъ и мать твоя, не разумѣя государственныхъ уставовъ, ловили, злодѣйски убивали моихъ Пословъ на пути въ Казань: я также имѣю право мѣшать твоему сообщенію съ моимъ недругомъ Молдавскимъ. Ты хочешь отъ меня пріязни: для чего же изъясняешься грубо? Знаешь ли, что у меня болѣе ста тысячь воиновъ. Если каждый изъ нихъ плѣнитъ хотя одного Русскаго, сколько тебѣ убытка, а мнѣ прибыли? Не таюсь, ибо чувствую силу свою; все объявляю напередъ, ибо сдѣлаю, что говорю. Гдѣ желаешь видѣться со мною? въ Москвѣ, или на берегахъ Оки? Знай, что буду къ тебѣ не одинъ, но съ великимъ Султаномъ, который покорилъ вселенную отъ Востока до Запада. Укажу ему путь къ твоей столицѣ. Ты же что мнѣ сдѣлаешь? Злобствуй какъ хочешь, а въ моей землѣ не будешь (^[82])». Не только Іоаннъ III и Василій, но и Правительница, отъ времени до времени удовлетворяя корыстолюбію Хановъ, изъявляли по крайней мѣрѣ благородную гордость въ перепискѣ съ ними и не дозволяли имъ забываться. Владычество Шуйскихъ ознаменовалось слабостію и робкимъ малодушіемъ въ Политикѣ Московской: Бояре даже не смѣли отвѣтствовать Саипъ-Гирею на его угрозы; спѣшили отправить въ Тавриду знатнаго Посла и купить вѣроломный союзъ варвара обязательствомъ не воевать Казани (^[83]); а Царь Казанскій, увѣряя насъ въ своемъ миролюбіи, хотѣлъ, чтобы мы ежегодно присылали ему дары въ знакъ уваженія.

Г. 1539. Напрасно ждали его уполномоченныхъ въ Москву: они не ѣхали, а Казанцы два года непрестанно злодѣйствовали въ областяхъ Нижняго, Балахны, Мурома, Мещеры, Гороховца, Владиміра, Шуи, Юрьевца, Костромы, Кинешмы, Галича, Тотьмы, Устюга, Вологды, Вятки, Перми (^[84]); являлись единственно толпами, жгли, убивали, плѣнили, такъ, что одинъ изъ Лѣтописцевъ сравниваетъ бѣдствія сего времени съ Батыевымъ нашествіемъ, говоря: «Батый протекъ молніею Русскую землю: Казанцы же не выходили изъ ея предѣловъ, и лили кровь Христіанъ какъ воду. Беззащитные укрывались въ лѣсахъ и въ пещерахъ; мѣста бывшихъ селеній заросли дикимъ кустарникомъ. Обративъ монастыри въ пепелъ, невѣрные жили и спали въ церквахъ, пили изъ святыхъ сосудовъ, обдирали иконы для украшенія женъ своихъ усерязями и монистами; сыпали горящіе уголья въ сапоги Инокамъ и заставляли ихъ плясать; оскверняли юныхъ Монахинь; кого не брали въ плѣнъ, тѣмъ выкалывали глаза, обрезывали уши, носъ; отсѣкали руки, ноги и — что всего ужаснѣе — многихъ приводили въ Вѣру свою, а сіи несчастные сами гнали Христіанъ какъ лютые враги ихъ. Пишу не по слуху, но видѣнное мною, и чего никогда забыть не могу» (^[85]). Что дѣлали Правители Государства, Бояре? Хвалились своимъ терпѣніемъ предъ Ханомъ Саипъ-Гиреемъ, изъясняясь, что Казанцы терзаютъ Россію, а мы, въ угодность ему, не двигаемъ ни волоса для защиты своей земли (^[86])! Бояре хотѣли единственно мира, и не имѣли его; заключили союзъ съ Ханомъ Саипъ-Гиреемъ (^[87]), и видѣли безполезность онаго. Послы Ханскіе были въ Москвѣ, а сынъ его, Иминь, съ шайками своихъ разбойниковъ грабилъ въ Коширскомъ уѣздѣ (^[88]). Мы удовольствовались извиненіемъ, что Иминь не слушается отца и поступаетъ самовольно.

Посольства въ Царьградъ, въ Стокгольмъ. Договоръ с Ганзою, союзъ съ Астраханью. Другія внѣшнія дѣйствія Россіи болѣе соотвѣтствовали ея государственному достоинству. Чиновникъ Адашевъ ѣздилъ изъ Москвы съ дружественными письмами къ Султану и къ Патріарху, Замыцкій изъ Новагорода къ Королю Шведскому: въ Константинополѣ и въ Стокгольмѣ оказали великую честь нашимъ Посланникамъ. Бояре подтвердили купеческій договоръ съ Ганзою и возобновили союзъ съ Астраханью, гдѣ

Посольства Ногайскія. опять царствовалъ Абдылъ-Рахманъ. Послы Ногайскіе одни за другими являлись въ Москвѣ, предлагая намъ свои услуги и требуя единственно свободной торговли какъ милости. Литва, соблюдая перемиріе, не тревожила Россіи: старецъ Сигизмундъ въ покоѣ доживалъ вѣкъ свой (^[89]).

Г. 1540. Заговоръ противъ Шуйскаго; освобожденіе К. Ивана Бельскаго и власть его. Въ сіе время сдѣлалась перемѣна въ нашей Аристократіи. Свергнувъ Митрополита Даніила, Князь Иванъ Шуйскій считалъ новаго Первосвятителя другомъ своимъ, но обманулся. Руководствуясь, можетъ быть, любовію къ добродѣтели, усердіемъ къ отечеству, и видя неспособность Шуйскаго управлять Державою, или по инымъ, менѣе достохвальнымъ причинамъ, Митрополитъ Іоасафъ осмѣлился ходатайствовать у юнаго Государя и въ Думѣ за Князя Ивана Бѣльскаго. Многіе Бояре пристали къ нему: одни говорили только о милосердіи, другіе о справедливости, и вдругъ именемъ Іоанновымъ, съ торжествомъ вывели Бѣльскаго изъ темницы, посадили въ Думу; а Шуйскій, изумленный дерзостію Митрополита и Бояръ, не успѣлъ отвратить удара: трепеталъ въ злобѣ, клялся отмстить имъ за измѣну, и съ того дня не хотѣлъ участвовать въ дѣлахъ, ни присутствовать въ Думѣ (^[90]), гдѣ сторона Бѣльскихъ, одержавъ верхъ, начала господствовать съ умѣренностію и благоразуміемъ. Не было ни опалъ, ни гоненія. Правительство стало попечительнѣе, усерднѣе къ общему благу. Злоупотребленія власти уменшились. Смѣнили нѣкоторыхъ худыхъ Намѣстниковъ, и Псковитяне освободились отъ насилій Князя Андрея Шуйскаго, отозваннаго въ Москву. Дума сдѣлала для нихъ то же, что Василій сдѣлалъ для Новогородцевъ: возвратила имъ судное право. Цѣловальники или Присяжные, избираемые гражданами, начали судить всѣ уголовныя дѣла независимо отъ Намѣстниковъ, къ великой досадѣ сихъ послѣднихъ, лишенныхъ тѣмъ способа беззаконствовать и наживаться. Народъ отдохнулъ во Псковѣ; славилъ милость Великаго Князя и добродѣтель Бояръ (^[91]). — Прощеніе Князя Владиміра Андреевича и матери его. Правительство заслужило еще хвалу освобожденіемъ двоюроднаго брата Іоаннова, юнаго Князя Владиміра Андреевича, и матери его, заключенныхъ Еленою: они переѣхали въ свой домъ и жили уединенно; а чрезъ годъ, въ день Рождества Христова, мать и сынъ были представлены Іоанну. Имъ

Г. 1540. Облегчаютъ судьбу К. Дитмитрія Углицкаго. возвратили богатыя помѣстья Андреевы и дозволили имѣть Дворъ, Бояръ и слугъ Княжескихъ (^[92]). — Назовемъ ли милостію скудное, жалостное благодѣяніе, оказанное тогда же другому родственнику Іоаннову? Внукъ Василія Темнаго, сынъ Андрея Углицкаго, именемъ Димитрій, еще находился въ числѣ живыхъ (^[93]), забвенный всѣми, и сорокъ-девять ужасныхъ лѣтъ, отъ нѣжной юности до глубокой старости, сидѣлъ въ темницѣ, въ узахъ, одинъ съ Богомъ и мирною совѣстію, не оскорбивъ никого въ жизни, не нарушивъ ни какого устава человѣческаго, только за вины отца своего, имѣвъ несчастіе родиться племянникомъ Самодержца, коему надлежало истребить въ Россіи вредную Систему Удѣловъ, и который любилъ Единовластіе болѣе, нежели единокровныхъ. Правители, желая быть милосердыми, не рѣшились возвратить Димитрія, какъ бы изъ могилы, чуждому для него міру (^[94]): велѣли только освободить его отъ тягости цѣпей, впустить къ нему въ темницу болѣе свѣта и воздуха! Ожесточенный бѣдствіемъ, Димитрій можетъ быть, въ первый разъ смягчился тогда душею и пролилъ слезы благодарности, уже не гнетомый, не язвимый оковами, видя солнце и дыша свободнѣе. Онъ содержался въ Вологдѣ: тамъ и кончилъ жизнь. Братъ его, Князь Иванъ, умеръ за нѣсколько лѣтъ передъ тѣмъ въ Монашествѣ. Оба лежатъ вмѣстѣ въ Вологодской церкви Спаса на Прилукѣ (^[95]).

Г. 1540—1541. Милуя или облегчая судьбу гонимыхъ, первый Вельможа, Князь Иванъ Бѣльскій, хотѣлъ и виновнаго брата своего, Симеона, возвратить отечеству и добродѣтели. Митрополитъ Іоасафъ взялся быть ходатаемъ. Извиняли преступника, чѣмъ только могли: юностію его лѣтъ, несноснымъ тиранствомъ и самовластіемъ Еленина любимца. Государь простилъ: одно дѣйствіе, коимъ Исторія упрекаетъ Князя Ивана Бѣльскаго! Прощеніе К. Симеона Бѣльскаго. Измѣнникъ, предатель, наводивъ враговъ на отечество, явился бы снова при Дворѣ и въ Думѣ съ почестями опредѣленными для вѣрныхъ, знаменитыхъ слугъ Государства! Но Симеонъ не воспользовался милосердіемъ, противнымъ уставу справедливости и блага гражданскихъ обществъ. Гонецъ Московскій уже не нашелъ Бѣльскаго въ Тавридѣ (^[96]): сей измѣнникъ былъ въ полѣ съ Ханомъ, замышляя гибель Россіи: ибо

Г. 1540—1541. Саипъ-Гирей клялся въ дружбѣ къ Великому Князю единственно для того, чтобы произвести въ насъ оплошность и нечаянностію впаденія открыть себѣ путь въ сердце Московскихъ владѣній. Но Дума, подъ начальствомъ Князя Ивана Бѣльскаго, радѣя о внутреннемъ благоустройствѣ, не выпускала изъ виду и внѣшней безопасности.

Тайно готовясь къ войнѣ, Ханъ приглашалъ и Царя Казанскаго итти на Россію: къ счастію нашему, имъ неудобно было дѣйствовать въ одно время: первый ждалъ весны и подножнаго корма въ степяхъ; а вторый, не имѣя сильной рати судовой, боялся лѣтомъ оставить за спиною Волгу, гдѣ, въ случаѣ его бѣгства, Россіяне могли бы утопить Казанцевъ. Впаденіе Казанскаго Царя. Ободряемый нашимъ долговременнымъ терпѣніемъ и бездѣйствіемъ, Сафа-Гирей, въ Декабрѣ 1540 года миновавъ Нижній Новгородъ, успѣлъ безпрепятственно достигнуть Мурома, но далѣе не могъ ступить ни шага: воины и граждане бились мужественно на стѣнахъ и въ вылазкахъ; Князь Димитрій Бѣльскій шелъ изъ Владиміра, а Царь Алей съ своими вѣрными Татарами изъ Касимова, истребляя разсѣянныя толпы непріятелей въ Мещерской землѣ и въ селахъ Муромскихъ. Сафа-Гирей бѣжалъ назадъ, и такъ скоро, что Воеводы Московскіе не догнали его (^[97]). — Сей не весьма удачный походъ умножилъ число недовольныхъ въ Казани: тамошніе Князья и знатнѣйшій изъ нихъ, Булатъ, тайно писали въ Москву, чтобы Государь послалъ къ нимъ войско; что они готовы убить или выдать намъ Сафа-Гирея, который, отнимая собственность у Вельможъ и народа, шлетъ казну въ Тавриду. Бояре велѣли немедленно соединить полкамъ изъ семнадцати городовъ въ Владимірѣ, подъ начальствомъ Князя Ивана Васильевича Шуйскаго; отвѣтствовали Булату ласково, обѣщая ему милость и забвеніе прошедшаго; но ждали дальнѣйшихъ вѣстей изъ Казани, чтобы послать туда войско (^[98]).

Г. 1541. Еще Ханъ Саипъ-Гирей скрывалъ свои замыслы: Посолъ Іоанновъ, Князь Александръ Кашинъ, жилъ въ Тавридѣ, а Ханскій, именемъ Тагалдый, въ Москвѣ; но Бояре угадывали, что Царь Казанскій дѣйствовалъ по согласію съ Крымомъ, и для того, на всякій случай, собрали войско въ Коломнѣ, гдѣ самъ юный Іоаннъ осмотрѣлъ его станъ. Весною

Г. 1541. Нашествіе Хана Крымскаго. узнали въ Москвѣ (чрезъ плѣнниковъ, ушедшихъ изъ Тавриды) что Ханъ двинулся къ предѣламъ Россіи со всею Ордою, не оставивъ дома никого, кромѣ женъ, дѣтей и старцевъ; что у него дружина Султанова съ огнестрѣльнымъ снарядомъ; что къ нему присоединились еще толпы изъ Ногайскихъ Улусовъ, изъ Астрахани, Кафы, Азова, что Князь Симеонъ Бѣльскій взялся быть его путеводителемъ (^[99]). Намѣстнику Путивльскому, Ѳедору Плещееву, велѣно было удостовѣриться въ истинѣ сего извѣстія: люди, посланные имъ въ степи, видѣли тамъ слѣды прошедшаго войска, тысячъ ста или болѣе. Тогда Князь Димитрій Бѣльскій, въ санѣ главнаго Воеводы, прибылъ въ Коломну и вывелъ рать въ поле. Князь Иванъ Васильевичь Шуйскій остался въ Владимірѣ съ Царемъ Шигъ-Алеемъ; многочисленныя дружины шли отовсюду къ Серпухову, Калугѣ, Тулѣ, Рязани. Наши смѣлые лазутчики встрѣтили Хана близъ Дона: они смотрѣли на полки его и не видали имъ конца въ степяхъ открытыхъ. Іюля 28. Уже Саипъ-Гирей былъ на сей сторонѣ Дона; приступалъ къ Зарайску и не могъ взять крѣпости, отраженный славнымъ мужествомъ ея Воеводы, Назара Глѣбова (^[100]).

Между тѣмъ, какъ наши полки располагались станомъ близъ Оки, Москва умилялась зрѣлищемъ, дѣйствительно трогательнымъ: десятилѣтній Государь съ братомъ своимъ, Юріемъ, молился Всевышнему въ Успенскомъ храмѣ, предъ Владимірскою иконою Богоматери и гробомъ Св. Петра Митрополита о спасеніи отечества; плакалъ и въ слухъ народа говорилъ (^[101]); «Боже! Ты защитилъ моего прадѣда въ нашествіе лютаго Темиръ-Аксака: защити и насъ, юныхъ, сирыхъ! Не имѣемъ ни отца, ни матери, ни силы въ разумѣ, ни крѣпости въ десницѣ; а Государство требуетъ отъ насъ спасенія!» Онъ повелъ Митрополита въ Думу, гдѣ сидѣли Бояре, и сказалъ имъ: «Врагъ идетъ: рѣшите, здѣсь ли мнѣ быть, или удалиться?» Бояре разсуждали тихо и спокойно. Одни говорили, что Великіе Князья въ случаѣ непріятельскихъ нашествій никогда не заключались въ Москвѣ. Другіе такъ отвѣтствовали: «Когда Едигей шелъ къ столицѣ (^[102]), Василій Димитріевичь удалился, чтобы собирать войско въ областяхъ Россійскихъ, но въ Москвѣ оставилъ Князя Владиміра

Г. 1541. Андреевича и своихъ братьевъ. Нынѣ Государь у насъ отрокъ, а братъ его еще малолѣтнѣе: дѣтямъ ли скакать изъ мѣста въ мѣсто и составлять полки? Не скорѣе ли впадутъ они въ руки невѣрныхъ, которые безъ сомнѣнія разсѣются и по инымъ областямъ, ежели достигнутъ Москвы?» Митрополитъ соглашался съ послѣдними и говорилъ: «Гдѣ искать безопасности Великому Князю? Новгородъ и Псковъ смежны съ Литвою и съ Нѣмцами; Кострома, Ярославль, Галичь, подвержены набѣгамъ Казанцевъ; и на кого оставить Москву, гдѣ лежатъ Святые Угодники? Димитрій Іоанновичь оставилъ ее безъ Воеводы сильнаго: что же случилось? Господь да сохранитъ насъ отъ такого бѣдствія! Нѣтъ нужды собирать войско: одно стоитъ на берегахъ Оки, другое въ Владимірѣ съ Царемъ Шигъ-Алеемъ, и защитятъ Москву. Имѣемъ силу, имѣемъ Бога и Святыхъ, коимъ отецъ Іоанновъ поручилъ возлюбленнаго сына: не унывайте!» Всѣ Бояре единодушно сказали: «Государь! Останься въ Москвѣ!» и Великій Князь изустно далъ повелѣніе Градскимъ Прикащикамъ готовиться къ осадѣ. Ревность, усердіе оживляли воиновъ и народъ. Великодушіе народа и войска. Всѣ клялись умереть за Іоанна, стоять твердо за святыя церкви и домы свои. Людей расписали на дружины для защиты стѣнъ, воротъ и башенъ; вездѣ разставили пушки; укрѣпили посады надолбами (^[103]). Никто не мыслилъ о бѣгствѣ, и Лѣтописцы удивляются сему общему вдохновенію мужества какъ бы дѣйствію сверхъестественному.

То же было и въ войскѣ. Полководцы обыкновенно считались тогда въ старѣйшинствѣ или въ знатности родовъ между собою и не хотѣли зависѣть отъ младшихъ, ни отъ равныхъ, вопреки Государеву назначенію. Василій и отецъ его умѣли обуздывать ихъ мѣстничество; но юность Іоаннова, вселяя безстрашіе и дерзость въ главныхъ чиновниковъ, довела сіе зло до крайности. Прѣнія и вражда господствовали въ станахъ (^[104]). Великій Князь послалъ Дьяка своего, Ивана Курицына, съ письмомъ къ Димитрію Бѣльскому и къ его знаменитымъ сподвижникамъ; убѣждалъ ихъ оставить всѣ личности, всѣ несогласія и свары, — соединиться духомъ и сердцемъ за отечество, за Вѣру и Государя юнаго, который уповаетъ единственно на Бога и на ихъ оружіе. «Ока

Г. 1541. да будетъ неодолимою преградою для Хана! «писалъ Іоаннъ: «а если не удержитъ врага, то заградите ему путь къ Москвѣ своею грудью (^[105]). Сразитесь крѣпко во имя Бога всемогущаго! Обѣщаю любовь и милость не только вамъ, но и дѣтямъ вашимъ. Кто падетъ въ битвѣ, того имя велю вписать въ Книги Животныя (^[106]); того жена и дѣти будутъ моими ближними.» Воеводы слушали грамоту съ умиленіемъ. «Такъ!» говорили они: «забудемъ вражду и самихъ себя; вспомнимъ милость Великаго Князя Василія; послужимъ Іоанну, коего слабая рука еще не владѣетъ оружіемъ; послужимъ малому, да отъ великаго честь пріимемъ! Если исполнится наше ревностное желаніе; если побѣдимъ, то не въ одной Русской, но и въ чуждыхъ, отдаленныхъ земляхъ прославимся. Мы не безсмертны: умремъ же за отечество! Богъ и Государь не забудутъ насъ.» Сіи, дотолѣ сварливые, упрямые Воеводы плакали, обнимали другъ друга въ восторгѣ великодушія; назывались братьями; клялися вмѣстѣ побѣдить или оставить кости свои на берегу Оки. Они вышли изъ шатра, читали войску письмо Іоанново, говорили рѣчи сильныя глубокимъ, добродѣтельнымъ чувствомъ. Дѣйствіе было неописанное. Воины кричали: «Хотимъ, хотимъ пить смертную чашу съ Татарами за Государя юнаго! Когда вы, отцы наши, согласны между собою, идемъ съ радостію на враговъ невѣрныхъ!» И всѣ полки двинулись впередъ, многочисленные, стройные и бодрые.

Іюля 30. Уже Ханъ пришелъ къ Окѣ и сталъ на высотахъ. Другой берегъ ея былъ занятъ Московскою передовою дружиною, подъ начальствомъ Князей Ивана Турунтая-Пронскаго и Василія Охлябина-Ярославскаго. Татары — думая, что у насъ нѣтъ болѣе войска — спустили плоты на рѣку и хотѣли переправиться; а Турки стрѣляли изъ пушекъ, изъ пищалей, чтобы отбить Россіянъ, которые, дѣйствуя однѣми стрѣлами, сперва было дрогнули и замѣшались... Но приспѣли Князья Пунковъ-Микулинскій и Серебряный-Оболенскій съ полками: Россіяне стали твердо. Скоро явились новыя, густыя толпы ихъ и ряды необозримые: Князья Михайло Кубенскій, Иванъ Михайловичь Шуйскій и самъ Димитрій Бѣльскій водрузили на берегу свои знамена. Съ правой и лѣвой стороны еще шло войско; вдали показалась

Г. 1541. многочисленная Запасная Стража. Ханъ видѣлъ, изумлялся, и съ гнѣвомъ сказалъ измѣннику нашему, Симеону Бѣльскому, и Вельможамъ: «Вы обманули меня, увѣривъ, что Россія не въ силахъ бороться въ одно время съ Казанью и со мною. Какое войско! Ни я, ни опытные старцы мои не видывали подобнаго» (^[107]). Объятый ужасомъ, онъ хотѣлъ бѣжать: Мурзы удержали его. Съ обѣихъ сторонъ летали ядра, пули и стрѣлы; ввечеру Татары отступили къ высотамъ, а Россіяне, одушевленные мужествомъ, кричали имъ: «идите сюда; мы васъ ожидаемъ!»

Наступила ночь: Воеводы Іоанновы, по словамъ Лѣтописцевъ, пировали духомъ, готовясь къ рѣшительной битвѣ слѣдующаго дня. Не было ни страха, ни сомнѣнія; не хотѣли отдыха; стукъ оружія и шумъ людей не умолкали въ станѣ; приходили новыя дружины одна за другою съ тяжелымъ огнестрѣльнымъ снарядомъ. Бѣгство непріятеля. Ханъ непрестанно слышалъ издали радостные клики въ нашемъ войскѣ; видѣлъ при свѣтѣ огней, какъ мы ставили пушки на холмахъ берега — и не дождался утра: терзаемый страхомъ, злобою, стыдомъ, ускакалъ въ телегѣ; за нимъ побѣжало и войско, истребивъ часть обоза, другую же и нѣсколько пушекъ Султановыхъ оставивъ намъ въ добычу. Тогда въ первый разъ мы увидѣли въ рукахъ своихъ Оттоманскіе Трофеи! — Съ сею счастливою вѣстію Димитрій Бѣльскій послалъ въ Москву Князя Ивана Кашина, а Князей Микулинскаго и Серебрянаго въ слѣдъ за Ханомъ. Они плѣнили отсталыхъ, которые извѣстили ихъ, что Саипъ-Гирей идетъ къ Пронску. Хвалившись стать на Воробьевыхъ горахъ и разорить всѣ области Московскія, онъ думалъ уменьшить стыдъ свой взятіемъ сей маловажной крѣпости, подобно Тамерлану, не завоевавшему въ Россіи ничего, кромѣ Ельца. Тогда главный нашъ Воевода отрядилъ впередъ новые полки, чтобы скорѣе выгнать Хана изъ предѣловъ Россіи.

3 Августа Саипъ-Гирей обступилъ Пронскъ, гдѣ начальствовалъ Василій Жулебинъ (^[108]), у коего было не много людей, во много смѣлости: онъ пушками, кольями и каменьями отбилъ непріятеля. Мурзы хотѣли говорить съ нимъ: Жулебинъ явился на стѣнѣ. «Сдайся», сказали они: «Царь обѣщаетъ тебѣ милость, или будетъ стоять здѣсь, пока

Г. 1541. возметъ городъ.» Витязъ отвѣтствовалъ: «Божіею волею ставится градъ, и никто не возметъ его безъ воли Божіей. Пусть Царь стоитъ: увидитъ скоро Воеводъ Московскихъ.» Саипъ-Гирей велѣлъ готовить туры для новаго, сильнѣйшаго приступа; а Жулебинъ вооружилъ не только всѣхъ гражданъ, но и самыхъ женъ. Груды камней и кольевъ лежали на стѣнѣ; котлы кипѣли съ водою; надъ заряженными пушками горѣли фитили. Тогда осажденные получили вѣсть, что Князья Микулинскій и Серебряный уже близко (^[109]): клики веселія раздались въ городѣ. Ханъ узналъ о томъ: сжегъ туры, и 6 Августа удалился отъ Пронска, гонимый нашими Воеводами до самаго Дона; а Князь Воротынскій разбилъ Царевича Иминя, который было-остановился для грабежа въ Одоевскомъ Уѣздѣ (^[110]).

Вся Россія торжествовала сіе счастливое изгнаніе сильнаго врага изъ нѣдръ ея; славила Государя и Полководцевъ. Юность Іоаннова, умилительная для сердецъ во дни страха, была особенною прелестію и торжества народнаго, когда Державный отрокъ въ храмѣ Всевышняго благодарилъ Небо за спасеніе Россіи; когда именемъ отечества изъявлялъ признательность Воеводамъ, и когда они, тронутые его милостію, съ радостными слезами отвѣчали ему: «Государь! мы побѣдили твоими Ангельскими молитвами и твоимъ счастіемъ» (^[111])! Народъ всего болѣе вѣритъ счастію, и младыя лѣта Іоанновы открывали неизмѣримое поле для надежды. — Такъ чувствовали современники, которые видѣли въ Саипъ-Гиреѣ новаго Мамая или Тамерлана, и хвалились его бѣгствомъ какъ славнымъ для Россіи происшествіемъ. Они не думали о будущемъ. Что случилось, могло и впредь случиться. Россія, уже дѣйствительно сильная, оставалась еще жертвою внезапныхъ нападеній: мы хотѣли, чтобы непріятель давалъ намъ время изготовиться къ оборонѣ; выгоняли его, но села наши пустѣли, и Государство лишалось главной своей драгоцѣнности: людей! Только опыты вѣковъ приводятъ истинныя мѣры государственной безопасности въ твердую систему.

Князь Иванъ Бѣльскій, будучи душею Правительства, стоялъ на вышней степени счастія, опираясь на личную милость Державнаго отрока уже зрѣющаго душею, — на ближнее съ нимъ родство,

Г. 1541. на успѣхи оружія, на дѣла человѣколюбія и справедливости. Совѣсть его была спокойна, народъ доволенъ... и втайнѣ кипѣла злоба, коварствовала зависть, неусыпная въ свѣтѣ, особенно дѣятельная при Дворѣ. Здѣсь Исторія наша представляетъ опасность великодушія, какъ бы въ оправданіе жестокихъ, мстительныхъ властолюбцевъ, дающихъ миръ врагамъ только въ могилѣ. Князь Иванъ Бѣльскій, освобожденный Митрополитомъ и Боярами, могъ бы помѣняться темницею съ Шуйскимъ; могъ бы отнять у него и свободу и жизнь: но презрѣлъ безсильную злобу, и сдѣлалъ еще болѣе: оказалъ уваженіе къ его ратнымъ способностямъ и далъ ему Воеводство: что назвали бы мы ошибкою великодушія, если бы оно имѣло цѣлію не внутреннее удовольствіе сердца, не добродѣтель, а выгоды страстей. Шуйскій, съ гнѣвомъ уступивъ власть своему неосторожному противнику, думалъ единственно о мести, и знаменитые Бояре, Князья Михайло, Иванъ Кубенскіе, Димитрій Палецкій, Казначей Третьяковъ, вошли съ нимъ въ заговоръ, чтобы погубить Бѣльскаго и Митрополита, связанныхъ дружбою и, какъ вѣроятно, усердною любовію къ отечеству. Не было, кажется, и предлога благовиднаго: заговорщики хотѣли просто, низвергнувъ властелина, занять его мѣсто, и доказать не правость, а силу свою. Они преклонили къ себѣ многихъ Дворянъ, Дѣтей Боярскихъ, не только въ Москвѣ, но и въ разныхъ областяхъ, особенно въ Новѣгородѣ (^[112]). Шуйскій, находясь съ полками въ Владимірѣ, чтобы итти на Казань, обѣщаніями и ласками умножилъ число своихъ единомышленниковъ въ войскѣ; взялъ съ нихъ тайную присягу, далъ знать Московскимъ клевретамъ, что время приступить къ дѣлу, и послалъ къ нимъ изъ Владиміра съ сыномъ, Княземъ Петромъ, триста надежныхъ всадниковъ (^[113]). Г. 1542. Смута Бояръ. Паденіе К. Ивана Бѣльскаго. Ночью, 3 Генваря, сдѣлалась ужасная тревога въ Кремлѣ: заговорщики схватили Князя Ивана Бѣльскаго въ его домѣ и посадили въ темницу; также вѣрныхъ ему друзей, Князя Петра Щенятева и знатнаго сановника Хабарова: перваго извлекли задними дверьми изъ самой комнаты Государевой; окружили Митрополитовы келліи, бросали каменьями въ окна, и едва не умертвили Іоасафа, который бѣжалъ отъ нихъ на Троицкое подворье: Игуменъ

Г. 1542. Лавры и Князь Димитрій Палецкій только именемъ Св. Сергія могли удержать неистовыхъ Дѣтей Боярскихъ (^[114]), поднявшихъ руку на Архипастыря. Митрополитъ искалъ безопасности во дворцѣ, въ присутствіи юнаго Іоанна: но Государь, пробужденный свирѣпымъ воплемъ мятежниковъ, самъ трепеталъ какъ несчастная жертва. Ссылка Митрополита. Бояре съ шумомъ вошли за Іоасафомъ въ комнату Великаго Князя; взяли, отправили Митрополита въ ссылку, въ монастырь Кирилловъ на Бѣлѣозерѣ; велѣли придворнымъ Священникамъ, за три часа до свѣта, пѣть заутреню (^[115]); кричали, господствовали, какъ бы завоевавъ Престолъ и Церковь; не думали о соблюденіи ни малѣйшей пристойности; дѣйствовали въ видѣ бунтовщиковъ; устрашили столицу. Новое господство К. Ивана Шуйскаго. Никто въ сію ужасную ночь не смыкалъ глазъ въ Москвѣ. На разсвѣтѣ прискакалъ Шуйскій изъ Владиміра и сдѣлался вторично Главою Бояръ. Князя Ивана Бѣльскаго послали въ заточеніе на Бѣлоозеро, Щенятева въ Ярославль, Хабарова въ Тверь. Тишина и спокойствіе возстановились. Но Шуйскій еще не былъ доволенъ: опасаясь перемѣны, добродѣтели Князя Ивана Бѣльскаго и общей къ нему любви, онъ велѣлъ убить его, по согласію съ Боярами, безъ вѣдома Государева (^[116]). Три злодѣя умертвили сего несчастнаго Князя въ темницѣ: Вельможу благодушнаго, воина мужественнаго, Христіанина просвѣщеннаго, какъ пишутъ современники (^[117]). Нѣкогда подозрѣваемый въ тайномъ лихоимствѣ за излишнее миролюбіе, оказанное имъ въ двухъ войнахъ Казанскихъ (^[118]), онъ славою послѣднихъ лѣтъ своей жизни оправдался въ народномъ мнѣніи.

Россія уже знала Шуйскаго и не могла ожидать отъ его правленія ни мудрости, ни чистаго усердія къ государственному благу; могла единственно надѣяться, что власть сего человѣка, снисканная явнымъ беззаконіемъ, не продолжится. Дума осталась, какъ была: только нѣкоторые Члены ея, смотря по ихъ отношеніямъ къ главному Вельможѣ, утратили силу свою или пріобрѣли новую. Князь Димитрій Бѣльскій оплакивалъ брата и сидѣлъ на первомъ мѣстѣ въ Совѣтѣ, какъ старшій именемъ Бояринъ. Надлежало избрать Митрополита: малолѣтство Іоанново давало Архипастырю Церкви еще болѣе важности; онъ имѣлъ свободный доступъ къ юному

Г. 1542. Государю, могъ совѣтовать ему, смѣло противорѣчить Боярамъ и дѣйствовать на умы гражданъ Христіанскими увѣщаніями. Шуйскій и друзья его не хотѣли вторично ошибиться въ семъ выборѣ, медлили около двухъ мѣсяцевъ, и призвали Архіепископа Макарія, славнаго умомъ, дѣятельностію, благочестіемъ: любя и мірскую честь, онъ, можетъ быть, оказалъ имъ услуги въ Новѣгородѣ и склонилъ жителей онаго на ихъ сторону (^[119]), въ надеждѣ заступить мѣсто Іоасафа. Чрезъ семь дней нарекли Макарія Первосвятителемъ и возвели на Дворъ Митрополичій, а чрезъ десять дней посвятили (^[120]). Повященіе Макарія. Такимъ образомъ Князь Иванъ Шуйскій самовластно свергнулъ двухъ Митрополитовъ единственно по личной къ нимъ ненависти, безъ всякаго суда и законнаго предлога. Духовенство молчало и повиновалось. — Всѣ прежнія насилія, несправедливости возобновились. Льгота и права, данныя областнымъ жителямъ въ благословенное господствованіе Князя Бѣльскаго, уничтожились происками Намѣстниковъ (^[121]): Россія сдѣлалась опять добычею клевретовъ, ближнихъ и слугъ Шуйскаго. Но Іоаннъ возрасталъ!

Перемиріе съ Литвою. Важнѣйшимъ дѣломъ внѣшней Политики сего времени было новое перемиріе съ Литвою на семь лѣтъ, заключенное въ Москвѣ Королевскими Панами, Яномъ Глѣбовичемъ и Никодимомъ (^[122]). Хотѣли и вѣчнаго мира съ обѣихъ сторонъ, но не согласились, какъ и прежде, въ условіяхъ. Бояре домогались размѣна плѣнныхъ: Король требовалъ за то Чернигова и шести другихъ городовъ, боясь, кажется, чтобы Литовскіе плѣнники не возвратились къ нему съ измѣною въ сердцѣ, и чтобы Россійскіе не открыли намъ новыхъ способовъ побѣды. Наконецъ положили единственно не воевать другъ друга и купцамъ торговать свободно. Сигизмундъ уже слабѣлъ: Паны договаривались именемъ его сына и наслѣдника, Августа. Въ присутствіи юнаго Іоанна читали грамоты: Великій Князь цѣловалъ крестъ и далъ руку Посламъ (^[123]); а Бояринъ Морозовъ ѣздилъ въ Литву для размѣна грамотъ. Ему велѣно было предстательствовать за нашихъ плѣнниковъ, чтобы ихъ не держали въ узахъ и дозволяли имъ ходить въ церковь: послѣднее утѣшеніе для злосчастныхъ, осужденныхъ умереть въ странѣ непріятельской! — Между тѣмъ спорили о земляхъ Себежскихъ и

Г. 1542. другихъ; хотѣли и не могли размежеваться. Чиновникъ Сукинъ, посыланный для того въ Литву, долженъ былъ въ тайной бесѣдѣ съ ея Вельможами сказать имъ, что Іоаннъ уже ищетъ себѣ невѣсты, и что Бояре Московскіе желаютъ знать ихъ мысли о пользѣ родственнаго союза между Государями обѣихъ Державъ. Въ донесеніи Сукина не находимъ отвѣта на сіе предложеніе (^[124]).

Набѣги Крымцевъ, Ногаевъ. Дѣла Казанскія. Сношенія съ Астраханью, съ Молдавіею. Испытавъ неудачу, Ханъ Саипъ-Гирей согласился быть въ дружбѣ съ нами, отпустилъ Іоаннова Посла, Князя Александра Кашина, въ Москву, и далъ ему новую шертную грамоту; но сынъ Ханскій, Иминь, и хищные Мурзы тревожили набѣгами Сѣверскую область и Рязань (^[125]). Воеводы Московскіе встрѣтили ихъ; побили Крымцевъ на славномъ полѣ Куликовѣ и гнали до рѣки Мечи (^[126]). — Казанцы требовали мира;

Князь Булатъ уже не хотѣлъ свергнуть Сафа-Гирея, и писалъ о томъ къ Боярину, Димитрію Бѣльскому, а Царевна Горшадна къ самому Іоанну. Сія Царевна славилась ученостію и волхвованіемъ. Лѣтописцы увѣряютъ, что она торжественно предсказывала скорую гибель Казани и величіе Россіи. Дума Боярская не отвергала мира; но Сафа-Гирей медлилъ и не заключалъ онаго (^[127]). — Дружественныя сношенія продолжались съ Астраханью и съ Молдавіею. Царевичь Астраханскій, Едигеръ, пріѣхалъ служить въ Россію (^[128]). Воевода Молдавскій, Иванъ Петровичь, внукъ Стефановъ, писалъ къ Великому Князю, что Солиманъ, изгнавъ его, умилостивился и возвратилъ ему Молдавію, но требуетъ, сверхъ ежегодной дани, около трехъ-сотъ-тысячь золотыхъ, коихъ не льзя собрать въ землѣ опустошенной (^[129]). Господарь молилъ Іоанна о денежномъ вспоможеніи, которое и было послано.

Но смуты и козни придворныя занимали Думу болѣе, нежели внутреннія и внѣшнія дѣла государственныя. Перемѣна правленія. Не долго Князь Иванъ Васильевичь Шуйскій пользовался властію: болѣзнь, какъ надобно думать, заставила его отказаться отъ Двора. Онъ жилъ еще года два или три (^[130]), не участвуя въ правленіи, но сдавъ оное своимъ ближнимъ родственникамъ, тремъ Шуйскимъ: Князьямъ Ивану и Андрею Михайловичамъ и Ѳедору Ивановичу Скопину, которые, не имѣя ни великодушія, ни ума выспренняго,

Г. 1542. любили только господствовать и не думали заслуживать любви согражданъ, ни признательности юнаго Вѣнценосца истиннымъ усердіемъ къ отечеству. Искусство сихъ Олигарховъ состояло въ томъ, чтобы не терпѣть противорѣчія въ Думѣ и допускать до Государя единственно преданныхъ имъ людей, удаляя всѣхъ, кто могъ быть для нихъ опасенъ или смѣлостію, или разумомъ, или благородными качествами сердца. Но Іоаннъ, приходя въ смыслъ, уже чувствовалъ тягость беззаконной опеки, ненавидѣлъ Шуйскихъ, особенно Князя Андрея, наглаго, свирѣпаго, и склонялся душею къ ихъ явнымъ или тайнымъ недоброхотамъ, въ числѣ коихъ былъ Совѣтникъ Думы, Ѳедоръ Семеновичь Воронцовъ (^[131]). Г. 1543. Олигархи желали пристойнымъ образомъ удалить его, и не могли; злобствовали, и видя возрастающую къ нему любовь Іоаннову, рѣшились прибѣгнуть къ насилію: во дворцѣ, въ торжественномъ засѣданіи Думы, въ присутствіи Государя и Митрополита, Шуйскіе съ своими единомышленниками, Князьями Кубенскими, Палецкимъ, Наглость Шуйскихъ. Шкурлятевымъ, Пронскими и Алексѣемъ Басмановымъ, послѣ шумнаго прѣнія о мнимыхъ винахъ сего любимца Іоаннова, вскочили какъ неистовые, извлекли Воронцова силою въ другую комнату, мучили, хотѣли умертвить. Юный Государь въ ужасѣ молилъ Митрополита спасти несчастнаго: Первосвятитель и Бояре Морозовы говорили именемъ Великаго Князя, и Шуйскіе, какъ бы изъ милости къ нему, дали слово оставить Воронцова живаго, но били, толкали его, вывели на площадь и заключили въ темницу. Іоаннъ вторично отправилъ къ нимъ Митрополита и Бояръ съ убѣжденіемъ, чтобы они послали Воронцова на службу въ Коломну, если не льзя ему быть при Дворѣ и въ Москвѣ. Шуйскіе не согласились: Государь долженъ былъ утвердить ихъ приговоръ, и Воронцова съ сыномъ отвезли въ Кострому (^[132]). Изображая тогдашнюю наглость Вельможъ, Лѣтописецъ сказываетъ, что одинъ изъ ихъ клевретовъ, Ѳома Головинъ, въ спорѣ съ Митрополитомъ наступивъ на его мантію, изорвалъ оную въ знакъ презрѣнія.

Сіи крайности беззаконнаго, грубаго самовластія и необузданныхъ страстей въ Правителяхъ Государства ускорили перемѣну, желаемую народомъ и непріятелями

Г. 1543. Шуйскихъ. Іоанну исполнилось тринадцать лѣтъ. Рожденный съ пылкою душею, рѣдкимъ умомъ, особенною силою воли, онъ имѣлъ бы всѣ главныя качества великаго Монарха, если бы воспитаніе образовало или усовершенствовало въ немъ дары Природы; Худое воспитаніе Іоанна. но рано лишенный отца, матери, и преданный въ волю буйныхъ Вельможъ, ослѣпленныхъ безразсуднымъ, личнымъ властолюбіемъ, былъ на престолѣ несчастнѣйшимъ сиротою Державы Россійской: ибо не только для себя, но и для милліоновъ готовилъ несчастіе своими пороками, легко возникающими при самыхъ лучшихъ естественныхъ свойствахъ, когда еще умъ, исправитель страстей, нѣмъ въ юной душѣ, и если, вмѣсто его, мудрый пѣстунъ не изъясняетъ ей законовъ нравственности. Одинъ Князь Иванъ Бѣльскій могъ быть наставникомъ и примѣромъ добродѣтели для отрока Державнаго; но Шуйскіе, отнявъ достойнаго Вельможу у Государя и Государства, старались привязать къ себѣ Іоанна исполненіемъ всѣхъ его дѣтскихъ желаній: непрестанно забавляли, тѣшили во дворцѣ шумными играми, въ полѣ звѣриною ловлею; питали въ немъ наклонность къ сластолюбію и даже къ жестокости, не предвидя слѣдствій. На примѣръ, любя охоту, онъ любилъ не только убивать дикихъ животныхъ, но и мучить домашнихъ, бросая ихъ съ высокаго крыльца на землю; а Бояре говорили: «пусть Державный веселится!» Окруживъ Іоанна толпою молодыхъ людей, смѣялись, когда онъ безчинно рѣзвился съ ними или скакалъ по улицамъ, давилъ женъ и старцевъ, веселился ихъ крикомъ. Тогда Бояре хвалили въ немъ смѣлость, мужество, проворство (^[133])! Они не думали толковать ему святыхъ обязанностей Вѣнценосца, ибо не исполняли своихъ; не пеклись о просвѣщеніи юнаго ума, ибо считали его невѣжество благопріятнымъ для ихъ властолюбія; ожесточали сердце, презирали слезы Іоанна о Князѣ Телепневѣ, Бѣльскомъ, Воронцовѣ, въ надеждѣ загладить свою дерзость угожденіемъ его вреднымъ прихотямъ, въ надеждѣ на вѣтреность отрока, развлекаемаго ежеминутными утѣхами. Сія безумная система обрушилась надъ главою ея виновниковъ. Шуйскіе хотѣли, чтобы Великій Князь помнилъ ихъ угожденія и забывалъ досады: онъ помнилъ только досады и забывалъ угожденія,

Г. 1543. ибо уже зналъ, что власть принадлежитъ ему, а не имъ. Каждый день, приближая его къ совершенному возрасту, умножалъ козни въ Кремлевскомъ дворцѣ, затрудненія господствующихъ Бояръ число ихъ враговъ, между коими сильнѣйшіе были Глинскіе, Государевы дяди, Князья Юрій и Михайло Васильевичи, мстительные, честолюбивые (^[134]): первый засѣдалъ въ Думѣ; вторый имѣлъ знатный санъ Конюшаго. Заговоръ противъ главныхъ Вельможъ. Они, не смотря на бдительность Шуйскихъ, внушали тринадцатилѣтнему племяннику, оскорбленному ссылкою Воронцова, что ему время объявить себя дѣйствительнымъ Самодержцемъ и свергнуть хищниковъ власти, которые, угнетая народъ, тиранятъ Бояръ и ругаются надъ самимъ Государемъ, угрожая смертію всякому, кого онъ любитъ; что ему надобно только вооружиться мужествомъ и повелѣть; что Россія ожидаетъ его слова. Вѣроятно, что и благоразумный Митрополитъ, недовольный дерзкимъ насиліемъ Шуйскихъ, оставилъ ихъ сторону и то же совѣтовалъ Іоанну. Умѣли скрыть важный замыселъ: Дворъ казался совершенно спокойнымъ. Государь, слѣдуя обыкновенію, ѣздилъ осенью молиться въ Лавру Сергіеву и на охоту въ Волокъ Ламскій съ знатнѣйшими сановниками, весело праздновалъ Рождество въ Москвѣ, и вдругъ, созвавъ Бояръ, въ первый разъ явился повелительнымъ, грознымъ; Декабря 29. объявилъ съ твердостію, что они, употребляя во зло юность его, беззаконствуютъ, самовольно убиваютъ людей, грабятъ землю; что многіе изъ нихъ виновны, но что онъ казнитъ только виновнѣйшаго Князя Андрея Шуйскаго, главнаго совѣтника тиранства. Паденіе Шуйскихъ. Его взяли и предали въ жертву псарямъ, которые на улицѣ истерзали, умертвили сего знатнѣйшаго Вельможу (^[135]). Шуйскіе и друзья ихъ безмолвствовали: народъ изъявилъ удовольствіе. Огласили злодѣянія убитаго. Пишутъ, что онъ, ненасытимый въ корыстолюбіи, подъ видомъ купли отнималъ Дворянскія земли, угнетая крестьянъ; что даже и слуги его господствовали и тиранствовали въ Россіи не боясь ни судей, ни законовъ (^[136]). Но сія варварская казнь, хотя и заслуженная недостойнымъ Вельможею, была ли достойна истиннаго Правительства и Государя? Она явила, что бѣдствіе Шуйскихъ не умудрило ихъ преемниковъ; что не законъ и не справедливость, а

Г. 1543. только одна сторона надъ другою одержала верхъ, и насиліе уступило насилію: ибо юный Іоаннъ безъ сомнѣнія еще не могъ властвовать самъ собою: Власть Глинскихъ. Князья Глинскіе съ друзьями повелѣвали его именемъ, хотя и сказано въ нѣкоторыхъ лѣтописяхъ, что «съ того времени Бояре начали имѣть страхъ отъ Государя» (^[137]).

Жестокость правленія. Г. 1544—1546. Опалы и жестокость новаго Правленія дѣйствительно устрашили сердца. Сослали Ѳедора Шуйскаго-Скопина, Князя Юрія Темкина, Ѳому Головина и многихъ иныхъ чиновниковъ въ отдаленныя мѣста: а знатнаго Боярина, Ивана Кубенскаго, сына двоюродной тетки Государевой, Княжны Углицкой, посадили въ темницу (^[138]): онъ находился въ тѣсной связи съ Шуйскими, но отличался достоинствами, умомъ, тихимъ нравомъ (^[139]). Его заключили въ Переславлѣ вмѣстѣ съ женою, тамъ, гдѣ сидѣлъ нѣкогда злосчастный Князь Андрей Углицкій съ дѣтьми своими (^[140]). Казнь, изобрѣтенная варварствомъ, была участію сановника придворнаго, Аѳанасья Бутурлина, обвиненнаго въ дерзкихъ словахъ: ему отрѣзали языкъ предъ темницею въ глазахъ народа (^[141]). Чрезъ пять мѣсяцевъ освободивъ Кубенскаго, Государь снова возложилъ на него опалу, также на Князей Петра Шуйскаго (^[142]), Горбатаго, Димитрія Палецкаго и на своего любимца, Боярина Ѳедора Воронцова; простилъ ихъ изъ уваженія къ ходатайству Митрополита, но не надолго. Разнесся слухъ, что Ханъ Крымскій готовится итти къ нашимъ предѣламъ: сынъ его, Иминь, за нѣсколько мѣсяцевъ предъ тѣмъ (^[143]) свободно грабилъ въ Уѣздахъ Одоевскомъ и Бѣлевскомъ (гдѣ наши Воеводы только спорили о старѣйшинствѣ, не двигаясь съ мѣста для отраженія непріятеля). Самъ Іоаннъ, уже вступивъ въ лѣта юноши, предводительствовалъ многочисленною ратію, ѣздилъ водою на богомолье въ Угрѣшскій монастырь Св. Николая, прибылъ къ войску и жилъ въ Коломнѣ около трехъ мѣсяцевъ (^[144]). Ханъ не явился. Воинскій станъ сдѣлался Дворомъ, и злые честолюбцы занимались кознямн. Однажды Государь, по своему обыкновенію выѣхавъ на звѣриную ловлю, былъ остановленъ пятидесятью Новогородскими пищальниками, которые хотѣли принести ему какія-то жалобы: Іоаннъ не слушалъ, и велѣлъ своимъ Дворянамъ разогнать ихъ. Новогородцы противились:

Г. 1544—1546. началась битва; стрѣляли изъ ружей, сѣклись мечами, умертвили съ обѣихъ сторонъ человѣкъ десять. Государь возвратился въ станъ (^[145]), и велѣлъ ближнему Дьяку, Василію Захарову, узнать, кто подучилъ Новогородцевъ къ дерзости и мятежу? Захаровъ, можетъ быть по согласію съ Глинскими, донесъ ему, что Бояре, Князь Иванъ Кубенскій и Воронцовы, Ѳедоръ и Василій, суть тайные виновники мятежа. Сего было довольно: безъ всякаго дальнѣйшаго изслѣдованія, гнѣвный Іоаннъ велѣлъ отрубить имъ головы, объявивъ, что они заслужили казнь и прежними своими беззаконіями во время Боярскаго правленія (^[146])! Лѣтописцы свидѣтельствуютъ ихъ невинность, укоряя Ѳедора Воронцова единственно тѣмъ, что онъ желалъ исключительнаго первенства между Боярами, и досадовалъ, когда Государь безъ его вѣдома оказывалъ другимъ милости. Способствовавъ паденію Шуйскихъ, и бывъ врагомъ Кубенскаго, сей несчастный любимецъ положилъ голову на одной съ нимъ плахѣ!... Такъ новые Вельможи, пѣстуны или совѣтники Іоанновы, пріучали юношу-Монарха къ ужасному легкомыслію въ дѣлахъ правосудія, къ жестокости и тиранству! Подобно Шуйскимъ, они готовили себѣ гибель; подобно имъ, не удерживали, но стремили Іоанна на пути къ разврату, и пеклись не о томъ, чтобы сдѣлать верховную власть благотворною, но чтобы утвердить ее въ рукахъ собственныхъ.

Въ отношеніи къ инымъ Державамъ мы дѣйствовали съ успѣхомъ и съ честію. Доброе согласіе съ Литвою. Король Польскій сдалъ правленіе сыну, Сигизмунду-Августу, который, извѣстивъ о томъ Великаго Князя, увѣрялъ Россію въ своемъ миролюбіи и въ твердомъ намѣреніи исполнять заключенный съ нею договоръ (^[147]). — Обманы Царя и Вельможъ Казанскихъ вывели Іоанна изъ терпѣнія. Рать на Казань. Двѣ рати, одна изъ Москвы, другая изъ Вятки, въ одинъ день и часъ сошлися подъ стѣнами Казани, обратили въ пепелъ окрестности и кабаки Царскіе, убили множество людей близъ города и на берегахъ Свіяги, взяли знатныхъ плѣнниковъ и благополучно возвратились (^[148]). Сіе внезапное нашествіе Россіянъ заставило думать Царя, что Казанскіе Вельможи тайно подвели ихъ: онъ хотѣлъ мстить; умертвилъ нѣкоторыхъ Князей, иныхъ выгналъ (^[149]), и произвелъ всеобщее озлобленіе, коего слѣдствіемъ было то, что

Г. 1546. Казанцы, требуя войска отъ Іоанна, желали выдать ему Сафа-Гирея съ тридцатью Крымскими сановниками. Государь обѣщалъ послать войско, но хотѣлъ, чтобы они прежде свергнули и заключили Царя. Бунтъ дѣйствительно открылся: Сафа-Гирей бѣжалъ, и многіе изъ Крымцевъ были истерзаны народомъ. Шигъ-Алей Царемъ въ Казани, и бѣжитъ оттуда. Сеитъ, Уланы, Князья, всѣ чиновники Казанскіе, давъ клятву быть вѣрными Россіи, снова приняли къ себѣ Царя Шигъ-Алея, торжественно возведеннаго на престолъ Князьями Димитріемъ Бѣльскимъ и Палецкимъ; веселились, праздновали, и снова измѣнили. Какъ бы въ предчувствіи неминуемаго, скораго конца Державы ихъ, они сами не знали, чего хотѣли, волнуемые страстями, и въ затмѣніи ума; взяли Царя не для того, чтобы повиноваться, но чтобы его именемъ управлять землею; держали какъ плѣнника, не дозволяли ему выѣзжать изъ города, ни показываться народу; пировали во дворцѣ и гремѣли оружіемъ; пили изъ златыхъ сосудовъ Царскихъ и брали оные себѣ; вѣрныхъ слугъ Алеевыхъ заключили въ темницу, даже умертвили нѣкоторыхъ и требовали, чтобы Царь въ письмахъ къ Іоанну хвалился ихъ усердіемъ! Лѣтописецъ сказываетъ, что Шигъ-Алей предвидѣлъ свою участь, и только изъ повиновенія къ Великому Князью согласился ѣхать въ Казань (^[150]). Онъ терпѣлъ мѣсяцъ въ безмолвіи, имѣя довѣренность къ одному изъ знатнѣйшихъ Князей, именемъ Чурѣ, преданному Россіи. Сей добрый Вельможа не могъ усовѣстить Властителей Казанскихъ, тщетно грозивъ имъ пагубными слѣдствіями безумнаго непостоянства: раздраживъ Шигъ-Алея и боясь мести Іоанновой, они вздумали опять призвать Сафа-Гирея, который съ толпами Ногайскими уже былъ на Камѣ. Князь Чура извѣстилъ Алея о семъ заговорѣ, совѣтовалъ ему бѣжать, и приготовилъ суда. Насталъ какой-то праздникъ: Вельможи и народъ пили до ночи, заснули глубокимъ сномъ и не видали, какъ Царь вышелъ изъ дворца, и благополучно уѣхалъ Волгою въ Россію (^[151]); а Сафа-Гирей, въ третій разъ сѣвъ на престолѣ Казанскомъ,

Г. 1546. началъ царствовать ужасомъ: убилъ Князя Чуру и многихъ знатныхъ людей, окружилъ себя Крымцами, Ногаями, и ненавидя своихъ подданныхъ, хотѣлъ только держать ихъ въ страхѣ. Семдесятъ-шесть Князей и Мурзъ, братья Чурины, вѣрные Алею, и самые неистовые злодѣи его, обманутые Сафа-Гиреемъ, искали убѣжища въ Москвѣ. Въ слѣдъ за ними явились и Послы Горной Черемисы, съ увѣреніемъ, что ихъ народъ весь готовъ присоединиться къ нашему войску, если оно вступитъ въ Казанскіе предѣлы. Тогда была зима: отложивъ полную месть до лѣта, но желая удостовѣриться въ благопріятномъ для насъ расположеніи дикарей Черемисскихъ, Іоаннъ отрядилъ нѣсколько полковъ къ устью Свіяги. Походъ къ устью Свіяги. Князь Александръ Горбатый предводительствовалъ ими, и сражался единственно съ зимними вьюгами, нигдѣ не находя сопротивленія. Ему не велѣно было осаждать Казани: онъ удовольствовался добычею, и привелъ съ собою въ Москву сто воиновъ Черемисскихъ, которые служили намъ залогомъ въ вѣрности ихъ народа (^[152]).

Путешествія Великаго Князя и неудовольствія народа. Между тѣмъ Великій Князь ѣздилъ по разнымъ областямъ своей Державы, но единственно для того, чтобы видѣть славные ихъ монастыри и забавляться звѣриною ловлею въ дикихъ лѣсахъ: не для наблюденій государственныхъ, не для защиты людей отъ притѣсненія корыстолюбивыхъ Намѣстниковъ. Такъ онъ былъ съ братьями Юріемъ Василіевичемъ и Владиміромъ Андреевичемъ въ Владимірѣ, Можайскѣ, Волокѣ, Ржевѣ, Твери, Новѣгородѣ, Псковѣ, гдѣ, окруженный сонмомъ Бояръ и чиновниковъ, не видалъ печалей народа, и въ шумѣ забавъ не слыхалъ стенаній бѣдности; скакалъ на борзыхъ ишакахъ, и оставлялъ за собою слезы, жалобы, новую бѣдность: ибо сіи путешествія Государевы, не принося ни малѣйшей пользы Государству, стоили денегъ народу: Дворъ требовалъ угощенія и даровъ (^[153]). — Однимъ словомъ, Россія еще не видала отца-Монарха на престолѣ, утѣшаясь только надеждою, что лѣта и зрѣлый умъ откроютъ Іоанну святое искусство царствовать для блага людей.