Автор, ходя по лесу ночью, струсил: от страху затянул песню; призывает русский дух к себе на подкрепленье, сей не узнает его, исчезает и оставляет гудок ему. Певец просит помощи у своих товарищей, которые жеманятся, слыша стихи его. Наконец встречается он с Богуслаевичем, за ним вслед идет, и о прочем, без чего бы и обойтись можно было.
О, темна, темна ночь осенняя!
Не видать в небе ни одной звезды,
На сырой земле ни тропиночки;
Как хребет горы, тихо лес стоит,
И ничто в лесу не шелохнется;
Гул шагов моих мне наводит страх.
О, темна, темна ночь осенняя!
Страшен в темну ночь и дремучий лес.
Выйду, выйду я в поле чистое
И, поклон отдав на все стороны,
Слово вымолвлю богатырское.
«Ох ты гой еси, русский твердый дух!
Сын природных сил, брат веселости,
Неразлучный друг наших прадедов!
Ты без сказочки не ложишься спать,
Ты без песенки не пробудишься.
За работою и на поседке,
В тучу грозную и в лихой мороз
Звонкий голос твой гонит горе прочь.
Покажися мне, помоги ты спеть
Песню длинную, да нескучную,
Да нескучную, богатырскую!
А чтоб со смеху люди плакали,
193
Ты явись ко мне с побрякушками,
С приговорками, с прибасенками:
С прибасенками старики наши
Жили долгие веки весело».
Посреди поля, среди чистого
Не туман густой развивается,
Не с небес сошло черно облако —
От земли восстал, как столетний дуб,
Станом силен муж, взором Светов [1] сын,
Богатырский дух русских витязей,
И дуброва вся поклонилася.
«О! почто прервал ты мой крепкий сон?»
Громогласно мне витязь вымолвил.
Раздался в лесу грозный глас его
Громовыми вдаль отголосками.
Тучей вспорхнули мелки пташечки,
И холодный пот окропил меня.
«О! почто прервал ты мой крепкий сон?
Ты призвал меня первый к радости
Старорусским петь мерным голосом;
Да не время, нет — не пора теперь,
Недосуг с тобой прохлаждатися.
Было время мне... но теперь не то:
Как носился я калено́й стрелой
С поля чистого во высок терем,
Я был первый гость на пирах везде;
Я дела решал, дружбу связывал;
От меня нигде тесно не было,
Хотя правду я говорил в глаза.
А теперь кому, где я надобен?
Из бесед меня карты выжили;
Табаком кого клуб не выкурит?
Уж семейных нет вечерин теперь,
Хлебосольства дух роскошь вывела,
Из честных домов по шинкам стоят;
Без билета иль без рубля нигде
Не услышишь ты: „Просим милости”.
Нет хозяина для незваного.
Поклонился я приворотникам,
Поселился жить в чистом воздухе,
Посреди поля с православными...
Я прижал к сердцу молодецкому
Землю русскую, мне родимую,
И пашу ее припеваючи;
Позовут меня — я откликнуся,
Оглянуся, но — не знаком никто
Ни одеждою, ни поступками.
Да ты сам скажи мне, что за зверь?
Разнополый прынтик с мельницы[1]
На мороз колени выставил
Так, как лыс бес перед завтреней,
Что ты этак жмешься, шаркаешь,
В три погибели ломаешься?
Я таких только на ярмонках
Обезьян видал на сворочке,
Как для смеху за три денежки
Накрест плеткой их плясать учил».
«Право, русский!» — я сказать хотел,
Но уж солнце показалося,
И виденье работать пошло,
Покачавши головой своей.
Тут на месте, где герой стоял,
Я нашел с смычком некрашеный,
На разлад гудок настроенный.
Я гудок взял, не знаю как,
Задерябил на чудной лад,
Как телега немазана;
На колене играючи,
Поплелся ковыляючи...
Но, витязи мои, я петь не буду вас
И никого, кто там родился,
Где лицемерием и гаер заразился.
Нет, такого мне дайте витязя,
Как в чудесный век Володимира
Был принизистый сын Ременников[1],
Как Полкан бывал, иль как Лазарич [2],
Иль Потаня [3]. — Но что, товарищи!
Что уста ваши ужимаете?
Чем вы сахарны запечатали?
Вниз потупили очи ясные;
Знать, низка для вас богатырска речь?
Иль невместно вам слово русское?
На хореях вы подмостилися,
Без екзаметра, как босой ногой,
Вам своей стопой больно выступить.
Но приятели! в языке нашем
Много нужных слов поместить нельзя
В иноземские рамки тесные.
Анапест, спондей и дактили
Не аршином нашим мерены,
Не по свойству слова русского
Были за морем заказаны;
И глагол славян обильнейший,
Звучный, сильный, плавный, значущий,
Чтоб в заморску рамку втискаться,
Принужден ежом жаться, корчиться
И, лишась красот, жару, вольности,
Соразмерного силе поприща,
Дай пойду я вслед добру молодцу!
И не тесно мне вслед его идти:
Он где раз махнет — то там улица,
Где повернется — площадь целая.
Очищай мне путь, Богуслаевич, —
Я с гудком моим белый свет пройду.
Кто нам трудный путь перелечь может?
Нет ни спорника, ни поборника,
Где гудок идет вслед за силою;
Для упрямых ты, я для вежливых.
Устоит ли что в поднебесности
Перед силою, пред согласием?
Из конца в конец пройдем славну Русь,
От Новаграда впрям до Киева, —
Бью челом тебе, славный Киев-град!
Да куда ж это вас непутная
Вдруг от Сидора в стену бросила?
От Ильменских вод на Бористенес?
Широки шаги богатырские,
Но не так-то уж, чтоб из веры вон;
Без чудесного наваждения,
Без шептания чернокнижника
За тобой, рассказ, не угонишься.
Успокойся, мой... — Но ты кто таков,
Мне вчиняющий и допрос и суд?
Если старый муж, ты мне дедушка,
Или дядюшка, если средних лет;
Если ж ровня мне, то будь брат родной!
Любопытный мой пестун грамотный!
Кто просил тебя не свое дитя,
Не родимое нянчить, пестовать?
Без тебя бы я в мягкой праздности,
Растяняся лежал под лавкою;
А со мной тебя и на лавочке
Проняла никак непоседная!
Кто с аршином здесь посадил тебя
Измерять прыжки моего смычка?
Иль боится спесь грамотейная
Не по правилам распотешиться?
Смейся попросту... и спокоен будь.
Не встревожу я важность книжника,
200
Не трону тебя с места теплого.
Слава ратных дел, доблесть русская,
Володимир — князь солнце Киевский!
Чрез Торжок меня принесли на Днепр
Познакомиться с знатным витязем,
С храбрым рыцарем со Добрынею,
Со Никитичем добродетельным,
О котором здесь наша речь идет;
А нигде еще не помянуто,
Да не вдруг еще и помянется.
Бью челом тебе, Киев! Что еще?
Бить челом теперь обычья нет,
Можно просто бы поклон отдать,
Поберечь столицу разума
Для другого дела, лучшего.
Люди грамотны, люди умные!
Я пою вам ведь песню старую
И пою на строй тех времен простых,
Когда были лбы сильно крепкие;
Пред тогдашним лбом не могли стоять
Стены каменны, сила вражия,
Ни двуличневый щит коварных душ.
Если б песнь моя обращалася
К вам, дражайшие современники,
Лбы хлопчатые холостых людей,
Иль женатые, увенчанные,
Подостлал бы я вашей нежности
Из весенних роз хитротканую,
Привезенную из далеких стран
Гладку, мякинькую подушечку,
Чтоб нельзя было вам, почтенны лбы,
Зацепиться иль оцарапиться.
Но давно уж мы Бровари прошли
И пред Киевом, как под Троею,
Подпершись стоим и ни с места... А!
Уж пора бы нам и во град взойти.
Месяц светел, млад по лицу Днепра
Пролагает нам путь серебряный;
Бьется лодочка возле берега,
На корме сидит стар матерый муж.
201
Седока старик дожидается.
«Здравствуй, дедушка». — «Просим милости!»
Встрепенулся наш парус. Северный
Ветр поставил нас вдруг к полденному
Брегу Киева. Ну! порядочно ль
Мы подъехали к городским стенам?
Бью челом тебе, славный Киев-град,
Златокованны твои маковки,
Звезды частые, поднебесныя,
Со крутой горы со песчаныя
В глубины Днепра помаваючи,
Красоте своей удивляются,
Что в воде горят и на воздухе.
Что в тебе такое деется!
Пыль столбом,
Коромыслом дым,
В улицах теснятся,
В полуночь не спят,
На горах огни,
На полях шатры;
Разные народы
Кашу разную варят.
Соловья не кормят басни,
А душок съестной
Сельских блюд не без приязни
Нос подвигнул мой,
Чтоб за песней полуумной
Не пропеть семейный, шумный
Мне обед простой!
Простите.
Н.А. Львов. Добрыня // Львов Н.А. Избранные сочинения. Кёльн; Веймар; Вена: Бёлау-Ферлаг; СПб.: Пушкинский Дом; Рус. христиан. гум. ин-т; Изд-во «Акрополь», 1994. С. 192–201.
© Электронная публикация РВБ, 20042024. Версия 2.0 от от 9 ноября 2018 г.