ПЕШКИ

Сколь мне ни хотелось поспешать в окончании моего путешествия, но по пословице голод не свой брат, принудил меня зайти в избу; и доколе не доберуся опять до – рагу, фрикасе, паштетов и протчаго Французскаго кушанья на отраву изобретеннаго, принудил меня пообедать старым куском жареной говядины, которая со мною ехала в запасе.

Пообедав сей раз, горазде хуже нежели иногда обедают многие Полковники, (неговорю о Генералах) в дальних походах; я по похвальному общему обыкновению, налил в чашку приготовленнаго для меня кофию, и услаждал прихотливость мою, плодами пота нещастных Африканских невольников. Увидев предо мною сахар, месившая квашню хозяйка, подослала ко мне маленькова мальчика попросить [411] кусочик сего боярскаго кушанья. – Почему боярское? сказал я ей, давая ребенку остаток моего сахара; не уже ли и ты его употреблять неможеш? – Потому и боярское, что нам купить его не на что, а бояре его употребляют для того, что несами достают деньги. Правда что и бурмистр наш, когда ездит к Москве, то его покупает, но так же на наши слезы. – Разве ты думаеш; что тот, кто употребляет сахар, заставляет вас плакать? – Невсе; но все господа дворяне. Не слезы ли ты крестьян своих пьеш, когда они едят такой же хлеб, как и мы? – Говоря сие показывала она мне состав своего хлеба. Он состоял из трех четдертей мякины и одной части несеяной муки. – Да и то слава богу, при нынешних неурожаях. У многих соседей наших, и того хуже. Чтож вам бояре в том прибыли что вы едите сахар а мы голодны? [412] Ребята мрут, мрут и взрослые. Но как быть потужишь, потужишь, а делай то, что господин велит. – И начала сажать хлебы в печь.

Сия укоризна, произнесенная не гневом или негодованием, но глубоким ощущением душевныя скорби, исполнила сердце мое грустию. Я обозрел в первый раз внимательно, всю утварь крестьянския избы. Первой раз обратил сердце к тому, что доселе на нем скользило. – Четыре стены до половины покрытыя, так как и весь потолок сажею; пол в щелях, на вершок покрайней мере порозшей грязью; печь без трубы, но лучшая защита от холода, и дым всякое утро зимою и летом наполняющей избу; окончины в коих натянутой пузырь смеркающийся в полдень пропускал свет; горшка два или три; (щастлива изба, коли в одном из них, всякой день есть пустыя шти!) [413] Деревянная чашка, и крушки тарелками называемые; стол топором срубленной, которой скоблят скребком по праздникам. Корыто кормить свиней, или телят, буде есть, спать с ними вместе глотая воздух, в коем горящая свеча как будто в тумане или за завесою кажется. К щастию кадка с квасом на уксус похожим и на дворе

баня, в коей коли непарятся, то спит скотина. Посконная рубаха, обувь данная природою, онучки с лаптями для выхода. – Вот в чем почитается по справедливости, източник государственнаго избытка, силы, могущества; но тут же видны слабость, недостатки и злоупотреблении законов, и их шароховатая, так сказать, сторона. Тут видна алчность дворянства, грабеж, мучительство наше и беззащитное нищеты состояние. – Звери алчные, пиявицы ненасытные, что крестьянину мы оставляем: то чего [414] отнять неможем, воздух. Да один воздух. Отъемлем нередко у него, нетокмо дар земли хлеб и воду, но и самый свет. – Закон запрещает отъяти у него жизнь. – Но разве мгновенно. Сколько способов отъяти ее у него постепенно! С одной стороны почти всесилие; с другой немощь беззащитная. Ибо помещик в отношении крестьянина есть законодатель, судия, исполнитель своего решения, и пожеланию своему, истец, против котораго ответчик ничего сказать несмеет. Се жребии заклепаннаго во узы, се жребии задслюченнаго в смрадной темнице, се жребии вола во ярме........

Жестокосердый помещик посмотри на детей крестьян тебе подвластных. Они почти наги. От чего? не ты ли родших их в болезни и горести, обложил сверьх всех полевых работ, оброком? Не ты ли [415] несотканное еще полотно определяеш себе в пользу. На что тебе смрадное рубище, которое к неге привыкшая твоя рука, подъяти гнушается? едва послужит оно на отирание служащаго тебе скота. Ты собираеш и то, что тебе ненадобно, несмотря на то что неприкрытая нагота твоих крестьян, тебе в обвинение будет. Если здесь нет на тебя суда, но пред судиею, неведающим лицеприятия, давшим некогда и тебе путеводителя благаго, совесть, но коего развратной твой разсудок давно изгнал из своего жилища, из сердца твоего. Но неласкайся безвозмездием. Неусыпной сей деяний твоих страж, уловит тебя на едине, и ты почувствуеш его кары. О! если бы они были тебе и подвластным тебе на пользу..... О! если бы человек входя по часту во внутренность свою, исповедал бы неукротимому судии своему, совести, свои [416] деяния. Претворенный в столп неподвижный, громоподобным ея гласом, непускался бы он натайныя злодеяния; редки бы тогда стали губительствы опустошении..... и пр. и пр. и пр. [417]