АЛЕКСАНДР КУШНЕР

Что страшней забитой двери,
Драпированной ковром?
Кто за нею? Ангел Мери
Иль двурушник с топором?

От ковра и в разговоре
Взгляд смущенный не отвесть,
И в затейливом узоре,
Приглядеться — что-то есть.

В беспорядочном порядке
Башен, башенок, зубцов
Как не прятаться загадке
Для гостиничных жильцов?

Все склоняет к недоверью.
Отогну рукой ковер —
Дует, словно бы за дверью
Длинный-длинный коридор.

Нет ни скважины, ни ручки.
Поддувает ветерок.
Мы по Кафке эти штучки
Изучили назубок.

Где-нибудь в дали немецкой
Или пражской, черт возьми!
Но в гостинице советской!
За советскими дверьми!

Отойду. Глаза прищурю.
Эту дверь не отворю.
— На другой литературе
Я воспитан, — говорю.

Заснешь с прикушенной губой
Средь мелких жуликов и пьяниц.
Заплачет ночью над тобой
Овидий, первый тунеядец.

Ему все снился виноград
Вдали Италии родимой.
А ты что видишь? Ленинград
В его зиме неотразимой?

Когда по набережной снег
Метет, врываясь на Литейный,
Спиною к ветру человек
Встает у лавки бакалейной.

Тогда приходит новый стих,
Ему нет равного по силе,
И нет защитников таких,
Чтоб эту точность защитили.

Такая жгучая тоска,
Что ей положена по праву
Вагона жесткая доска
Опережающая славу.

Сын сапожника, горный орел,
Как родился — очами обвел
Горы, каторги, реки и пашни.
Вся Россия под ним, как ковер,
Все увидел: тончайший узор
И кремлевские красные башни.

Неизвестно, сияла ль тогда
Над притихшим селеньем звезда
И какого была она цвета?
И младенец, закутан в платки,
Запускал ли уже коготки
В полотно? Или выдумка это?

Или, правда, ворвавшись, как дух,
Поднимал на щеке его пух
Сквознячок из незапертой двери?
Может быть, если вместе сложить
Год, число и огонь притушить,
Угадать можно было в нем зверя?

Больной неизлечимо
Завидует тому,
Кого провозят мимо
В районную тюрьму.

А тот глядит: больница.
Ему бы в тот покой
С таблетками, и шприцем,
И старшею сестрой.

Кончились все разговоры,
Сколько их было, прямых,
Жарких, похожих на споры,
Громких и тихих, ночных.

Где эти белые ночи
И ледяное вино?
Ты еще что-то бормочешь?
Все замолчали давно.

Хмурится русская проза:
По придорожным кустам
Ветер и жар тепловоза.
Где разговор по душам?

Где, среди скрипа и лязга,
Полубезумная речь?
Кажется, чем не завязка,
Чтоб на сюжет приналечь?

Странно! За то, что сурово
Смотрит попутчик во тьму
И не проронит ни слова, —
Ты благодарен ему.