ВЛАДИМИР БРИТАНИШСКИЙ

Ей руки за спиной скрутили,
забили снегом дерзкий рот,
морозом по башке хватили,
но не убили. Жизнь — живет!

Она свернулась, как пружина,
легла внутри семян и спор.
Она таилась, недвижима,
и выдержала до сих пор.

Весна пришла. Свершились сроки.
И день от радости ослеп.
И на обочине дороги
водою набухает след.

Проверенные на живучесть,
упрямо тянутся ростки —
идут искать иную участь
из царства гнета и тоски.

Весна растет неудержимо,
и, гордость прежнюю забыв,
обломки старого режима
уходят льдинами в залив.

Когда страна вступала в свой позор,
как люди входят в воду, — постепенно
(по щиколотку, по колено,
по этих пор...
по пояс, до груди, до самых глаз...),
ты вместе с нами шел,
                     но ты был выше нас.
Обманутый
своим высоким ростом
(или — своим высоким благородством?).
ты лужицей считал
                 гнилое море лжи.
Казались так близки
                   былые рубежи,
знамена —
         так свежи!..
Но запах гнилости
                 в твои ударил ноздри.
Ты ощутил чутьем —
                  так зрение обостри!
И вот в глаза твои,
                   как в шлюзы,
                               ворвалась
вся наша будущность,
                    где кровь
                             и грязь
                                    и власть —
все эти три — как названные сестры!
Твой выстрел —
              словно звук захлопнутых дверей!
Хоть на пороге, но — остановиться,
не жить,
        не мучаться проклятьем ясновидца!
Закрой глаза, поэт!
                   Захлопни их скорей!
Ты заслужил и жизнь и гибель сложную.
Собой ли, временем ли был обманут,
не сжился с ложью —
вымирай как мамонт!
Огромный, обреченный, честный мамонт.
Непоправимо честный.
Неуместный.