АЛЕКСАНДР ЕГОРОВ

Пред смешными, дурацкими гротами
Зоосада миниатюрного
Восхищался большим бегемотом,
Полоненным решеткой ажурною.

Бегемот, бегемот, бегемотина!
Фортепьяно, залезшее в лужу!
Твоих глаз голубая блевотина
Мое сердце обезоружила.

Что тоскуешь ты, чудо болотное?
Что так жалобно смотришь, уродина?
В этой жизни мы все бегемоты,
Увезенные с ласковой родины.

Я вздрогнул — ария Надира,
Как воды, что прорвали дамбу.
Клянусь, за все богатства мира
Я эти звуки не отдал бы.

Как будто это ты предстала
Передо мной в «персидском» платье,
На миг сошедши с пьедестала
Навстречу моему объятью.

И там, в печальной психбольнице,
Где я сидел, пакеты клея,
Возникли вдруг деревья, птицы,
И слышен голос Гименея.

Я много лет учил чужой английский,
Я говорю свободно по-немецки,
Я понимаю также по-французски.
Надолго я покинул речь родную,
Внимая чутко странным оборотам
Подобно хитроумному Улиссу.
Был поражен премудростью британцев
И восхищен изящностью французов,
Мне нравился язык суровый немцев.
Однако я всегда мечтал вернуться
К тебе опять, от края и до края,
Мой городок, где знают лишь по-русски,
Да кое-кто не позабыл татарский.
Где озеро охвачено закатом,
На берегу стоит пустая церковь,
А подле леса тянется кладбище.
Вот я вернулся и среди деревьев
Припоминаю из романса фразу —
Ты, как весна, любовь моя, прекрасна!

Зачем теперь не выхожу на площадь?
Зачем я временами не разбужен?
Скажу в ответ, мой друг, чего же проще:
Я не был там, когда я там был нужен.

К лицу ли мне винить свою эпоху:
Она, мол, исковеркала мне душу?
Я жил порой совсем не так уж плохо —
И ел, и пил, и анекдоты слушал.

Что ж из того, что я ума лишился,
В конце концов сам загнан был как лошадь?
Тому причина — я ведь не решился,
Вот прямо так: пойду в свой час на площадь.

Когда я ныне и себе не верю,
Мне ль рассуждать о казни Имре Надя?
В свой час не вышел я, но запер двери,
Был взвешен на весах и легким найден.

Обиды временем не лечатся,
Но покрываются коростой.
И человек в постели мечется,
И спать ему совсем непросто.

Измучен мыслями угрюмыми,
Он подымается и курит,
И занят эдакими думами:
«Чтоб вы подохли все, в натуре!»

Терзаемый былыми бедами,
Журнал потрепанный листает,
А кто-нибудь, ему неведомый,
В бараке от чахотки тает.