Муза Павлова

Высокие гномы,
широкие дамы,
куря фимиамы,
текут, как ручей:
«Ах, это прекрасно,
почти как Пикассо.
Но эту вот руку
я б сделал длинней».

Широкие дамы,
высокие гномы —
ты слышишь,
ПРИЖАТЫЙ К СТЕНЕ ПРОМЕТЕЙ,
зажарили печень твою
уж давно бы,
как жарили предки
ученых свиней.

Художник, нарисуй мне друга,
чтоб были у него мальчишеские плечи,
неторопливые худые руки
и пальцы длинные, нерусские,
и шея недотроги,
кадык, подчеркнутый воротничком,
ему с мужчиной придающий сходство,
и благородный подбородок,
и рот, как намалеванный,
мясистый,
преувеличенный и алый, как у клоуна,
и нос надменный, птичий,
и под соломою беспомощных волос
глаза,
в которых
остался ужас перед жизнью.

Я не знала, что счастье так доступно,
хотите, сами попробуйте —
одиннадцать рублей билет до Ступина
и четверть часа на автобусе.
И сразу
обрыв,
река под окном,
два дерева простые
и между ними
полотном
натянутая Россия.

Отражалась улица в графине:
полукругом к небу шел троллейбус,
провезли корову на машине,
точно к гильотине королеву.

Жизнь кружилась, поднятая в смерче
бесконечной этой карусели,
только все казалось в сто раз мельче,
как оно и было в самом деле.