Je me présent ayant renoncé à ma manière première — n’ayant plus à allaiter un nom inconnu et une première jeunesse, je n’ose plus compter sur l’indulgence avec laquelle j’avais été accueilli. — Ce n’est plus le sourire de la mode que je brigue. — Je me retire volontairement du rang de ses favoris, en faisant mes humbles remerciements de la faveur avec laquelle elle avait acueilli mes faibles essais pendant dix ans de ma vie.
Lorsque j’écrivais cette tragédie, j’était seul à la campagne, ne voyant personne, ne lisant que les journaux etc. — d’autant plus volontiers que j’ai toujours cru que le romantisme convenait seul à notre scène; je vis que j’étais dans l’erreur. J’eprouvais une grande répugnance à livrer au public ma tragédie, je voulais au moins la faire précéder d’une préface et la faire accompagner de notes. — Mais je trouve tout cela fort inutile.
Я являюсь, изменив раннюю свою манеру. Мне нет необходимости пестовать безвестное имя и раннюю юность, и я уже не смею рассчитывать на снисходительность, с какой я был принят. Я не ищу благосклонной улыбки минутной моды. Я добровольно покидаю ряды ее любимцев и смиренно благодарю за ту благосклонность, с какой она встречала мои слабые опыты в течение десяти лет моей жизни.
Когда я писал эту трагедию, я был один, в деревне, никого не видал, читал одни газеты и т. д. тем охотнее, что я всегда полагал романтизм единственно пригодным для нашей сцены; я убедился, что ошибался. Я испытывал великое отвращение, отдавая читателям свою трагедию, и по крайней мере хотел предварить ее предисловием и сопроводить ее примечаниями. Но нахожу все это совершенно бесполезным.>