МИХАИЛ АЙЗЕНБЕРГ

* * *

Вот последнее: каждый порез на счету.
И обуженный воздух идет в высоту,
каждой тенью тебя повторяет.

Вот кора в узелках, и стена проросла.
Потревоженной молью ныряет зола,
и не скажешь, как память ныряет.

Тем и жить, наконец, просчитав на шаги
все, что возле и вровень послушной рутине.
Я привязанный камень. Все уже круги.
Так прижмись к середине, прижмись к середине.

1975

* * *

Машинописный зубовный скрежет
твой и сейчас в ушах.
Если отмерят меня, отрежут,
если и скорешат
с кем-то на какое-то время
в новые времена,
знаю, что первый свой верхний гребень
пережила волна.

Там ли я не воскресну, или
тут не совсем умру,
но никогда уже всех, кто были,
вместе не соберу.

И никогда не замкнется полный
круг за одним столом.
Мне от тебя скрип зубовный
через месяц письмом.

1978

* * *

Не боюсь признаться в червоточине
Как мужик, застрявший на обочине,
поневоле тащится вперед —
старостью раскрашен под индейца,
осторожной поступью надеется,
иноходью греется — живет

Так и я, несвежих полотенец,
кучки пепла автор и владелец,
не спешу проветриться. Увы!
И надеюсь, что еще не скоро
шапками последнего разбора
закидают выше головы

1980

* * *

Вся земля уже с наклейками.
Смотрит тысячью голов,
как выходит за уклейками
одинокий рыболов.

Вслед за ним летит как тетерев
беспокойный разговор.
Смотрят дети и свидетели
сквозь прореженный забор.

Пес шатается без привязи.
А попробуй перелезть —
из земли солдатик вылезет
и за всех ответит: есть!

То некрашеный, то синенький.
То забор, то василек.
В маскировочном осиннике
снайпер, видимо, залег.

Долог путь. Земля с наколками
да с сосновыми иголками,
и скучней половика —
если б не было стрелка.

1980

* * *

С.Ф.

Это откуда? оттуда, вестимо.
Это на фото привет от кого-то.
Это оттуда, из города Рима
выкройки чуда —
скатерти неба, чужая столица
где-то внизу

Можно и за морем жить как синица, —
спать на весу,
пени платить своему долголетью
с каждого дня,

розовой медью
розовой медью
в небе звеня

1982

* * *

Человек хитро устроен:
он бывает по труду
то лирическим героем,
то ковбоем на ходу.

Кровью теплой и холодной
он наполнен, но вполне
тает в жизни земноводной
черепахою на дне.
Он сидит, себя латает.

Мысль полночная слетает,
улетает воробьем.

Мы сидим и водку пьем.

Кто расходится под вечер,
кто гуляет в отпуску,
кто свою, безумный, лечит
семинарами тоску,

а подобное подобным
лечит. Вечер в забытьи.

Кто кого за плечи обнял? —
Всё своё, и все свои.

* * *

Посреди высотных башен
вид гуляющего страшен.
Что он ищет день-деньской
в этой каше, в этой чаше,
в этой чаще городской?

Он идет, а в теле свищет,
разбегаясь по низам,
настоящее винище,
злой особенный бальзам.

Тело засухой недужит
Лезет ижица в глаза
Сон закладывает уши —
тише, глуше, ни аза.
И атласный сходит зной.

Снится мне, что я связной

Я связной, а жизнь бессвязна.
И, с душою взапуски,
та отстала, та увязла,
кто куда, а все близки.

1982

* * *

Живу, живу, а все не впрок.
Как будто время начертило
в себе обратный кувырок.
И только пыльная щетина
покрыла дни.
Проводим год,
и время станет бородато,
как надоевший анекдот,
застрявший в памяти когда-то.

И два кочевника, два брата
ползут навстречу — кто скорей:
упрямый чукча и еврей.

Тот Ахиллес, а тот Улисс.
Один Илья, другой Микула.
Еврей и чукча обнялись.
Над ними молния сверкнула.

1982

* * *

Нас пугают, а нам не страшно
Нас ругают, а нам не важно
Колют, а нам не больно
Гонят, а нам привольно
Что это мы за люди?
Что ж мы за перепелки?
Нам бы кричать и падать
Нам бы зубами щелкать
И в пустоте ползучей
рыться на всякий случай

1982

* * *

Как бушлатников, темных лицом,
провожают в пехоту:
распрощался — и дело с концом.

И опять, по второму заходу,
начинается — только держись —
заиграет, спохватится

Или снова, о господи, жизнь
как жестянка покатится —

Только битый кирпич да песок,
да трава — шерсть верблюжья

Только детский дворовый каток,
а на нем полукружья
и широкая вязь
от ножей и снегурок

За углом хоронясь,
зажигаю окурок

Ты прости, что не смог
отойти от Покровки-Солянки,
что последней московской шарманке
я до смерти попал на зубок

1984

* * *

Сор смести, заплатить за свет.
Три письма послать в три страны.

Все дела переделать, которых нет,
которые и нужны
лишь на время, когда в тишине повис
звук, родной одним комарам да мухам —
самый тонкий, неразличимый свист,
не улавливаемый ухом.

Замолчать. Извести. Изжить. На худой конец
завалить тряпьем.
Обмануть неслаженный писк сердец —
сокрушенье каждого о своем.

1984

* * *

«Астор», «Джебел», «БТ» и «Пчелка»,
и оранжевенький «Дукат».
Долго плавал дымок. Так долго,
что не выветрится никак.

В паре с юношеской тоскою
сигаретный дрожит огонь.
Дай хоть чем-нибудь успокою
под цыганочку, под гармонь,

под гитару из общежитий,
полупьяный нестройный вой.
Память. Уличный потрошитель,
намагниченный часовой.

И не знаю, зачем ей нужно
возвращаться опять сюда —
плешка, девушка, двушка, дружба,
газированная вода.

1984

* * *

Чем жива душа?

Не ее ли кормил с ножа
весь прошедший год за столом накрытым?

Отхлебнула беды чужой.
И где конь молодой с копытом,
там и я — со своей душой.

У-у, ла-худра!
Только первый заслышит звон — и туда рванет.
Хоть на край Москвы, хоть под утро.

А потом говорит: ну, вот.

А еще говорит:
«Ты хотя бы не ставь на вид.
Или ты, господин,
не хозяин своих седин?

Или ты, господин,
в тайной пропасти не един?

Разве ты не един в основе
с каждой ниточкой естества,
что дрожит в ненасытном зное —
только тем и жива?»

Тело, костная тина.
Но сирена кричит в мозгу,
собирая все воедино

по усилию, по волоску.

Открывается неизбежное,
второпях заклиная:

— Косточка нежная теменная!
— Темь кромешная!
— Баба снежная!
— Жаба грудная!

1985

* * *

Этот выпавший койко-день
с головой в одеяле,
с расходившимися тенями:
зайцы-пальцы и волки-кукиши —

тень замахивается на тень.
Там своя война начинается.
Много зайцев убиты сразу,
и волкам не хватает рук.

Где ж тебя спрятать, любимый друг?
Как тебя уберечь от сглазу?

На скрещении сквозняков
нет, не рай. Но отдых, как сон недолгий.
Переждать, пригреться на несколько пар деньков.

Сколько духов уместится на острие иголки?

Рай-раек. Или заячий рай-беляк.
Братцы кролики и милые их сестрицы.

Пожалейте нас кто-нибудь в снежных пустых полях.

1985

* * *

Свои лучшие десять лет
просидев на чужих чемоданах,
я успел написать ответ
без придаточных, не при дамах.

Десять лет пролежав на одной кровати,
провожая взглядом чужие спины,
я успел приготовить такое «хватит»,
что наверное хватит и половины.

Говорю вам: мне ничего не надо.

Позвоночник вынете — не обрушусь.

Распадаясь скажу: провались! исчезни!

Только этот людьми заселенный ужас
не подхватит меня как отец солдата,

не заставит сердцем прижаться к бездне

1985

* * *

Гражданин вселенной.
Гражданин Бутырок.
Обликом притырок.

Разговор отменный.
От него осталась
черная усталость.

За такую силу
утаенных строчек —
пропуск одиночек.

Узелок событий.
Смелая развязка.
Больше не зовите.

Дальше невозможно.
Больше нет, не надо.
Ничего не будет.

Только заморочит.

Оглянуться тошно:
койка да палата.
А чужих не судят.

И живет как хочет —
новизна бесплатна,
радость необъятна —

на себя надеясь,
про себя готовясь.

Расставаясь то есть.

1986
Назад Вперед
Содержание Комментарии
Алфавитный указатель авторов Хронологический указатель авторов

© Тексты — Авторы.
© Составление — Г.В. Сапгир, 1997; И. Ахметьев, 1999—2016.
© Комментарии — И. Ахметьев, 1999—2024.
© Электронная публикация — РВБ, 1999–2024. Версия 3.0 от 21 августа 2019 г.