Антон Павлович Чехов [17 (29) января 1860, Таганрог, Екатеринославская губерния (ныне Ростовская область) — 2 (15) июля 1904, Баденвайлер, Германия; похоронен в Москве] — русский писатель, врач по профессии. Классик русской и мировой литературы. Один из самых известных драматургов мира.
Родился 17 января (29 н.с.) в Таганроге. Дед Чехова, Егор Чех, был крепостным помещика Черткова, отца известного толстовца В. Г. Черткова, откупившийся на волю. Отец — купец третьей гильдии, владелец бакалейной лавки. Семья Ч. отличалась патриархально-мещанским укладом. «В детстве у меня не было детства», «я родился, вырос, учился и начал писать в среде, в которой деньги играют безобразно большую роль», — вспоминал позднее Чехов. Вместе с тем семья была не чужда литературе и искусству. Братья Ч. Александр и Михаил стали затем писателями, Николай — художником. В отрочестве и юности Чехов испытал тяготы и лишения, с детства помогал в лавке отцу. В 1868 поступил в Таганрогскую гимназию. В 1873, будучи гимназистом, одновременно обучался в ремесленном классе Таганрогского уездного училища портняжному делу. В 1876 отец обанкротился и бежал от долгов в Москву. Чтобы закончить учение, Чехов подрабатвал репетиторством. В эти годы он участвовал в гимназическом рукописном журнале «Досуг», в любительских спектаклях, в 1877—78 сочинил первые драматические произведения и юмористические «анекдоты». Принадлежность к интеллигенции в первом поколении и впечатления юности отчасти определили тематику творчества зрелого Чехова: мучительность пошлой обыденности, испытание героя косной средой, социально-психологические комплексы персонажа-недворянина в окружении помещиков.
В 1879 Чехова окончил гимназию, переехал в Москву и поступил на медицинский факультет Московского университета, где слушал лекции знаменитых профессоров — Н. Склифосовского, Г. Захарьина и др. В 1884, получив звание уездного врача, начал заниматься врачебной практикой. 1884—85 работал над материалами для диссертации «Врачебное дело в России». Занятия медицинскими науками по его собственному свидетельству оказали серьезное влияние, на литературную деятельность Ч., стремившегося в своем творчестве «где было возможно, соображаться с научными данными».
Первое опубликованное произведение Чехова — рассказ «Письмо донского помещика Степана Владимировича N. к учёному соседу д-ру Фридриху», помещённый в 1880 за подписью «Антоша» в журнале «Стрекоза». В студенческие годы Чехов много печатался в юмористических журналах («Стрекоза», «Будильник», «Зритель», «Свет и тени» и др.), чаще всего подписываясь псевдонимом «Антоша Чехонте». В 1882 он начал сотрудничать в петербургском журнале Н. А. Лейкина «Осколки», где вёл в течение трёх лет обозрение «Осколки московской жизни» (1883—85). Подготовленный к печати в 1882 сборник «Шалопаи и благодушные» (затем озаглавленный «Шалость») не вышел в свет, очевидно по цензурным причинам. В 1884 вышла первая книга рассказов Чехова — «Сказки Мельпомены», затем следуют «Пестрые рассказы» (1886), «В сумерках» (1887), «Хмурые люди» (1890).
В прозе Чехова первой половины 1880-х гг. превалируют комические мотивы и образы, однако в некоторых произведениях уже отчётливо звучат характерные для позднейшего его творчества мотивы бесцельности, бессмысленности и абсурдности жизни: рассказы «Смерть чиновника» (1883), «Хамелеон» (1884), «Унтер Пришибеев» (1885, первоначальное назв. – «Сверхштатный блюститель»), причём работая с традиционным типом «маленького человека», обычно являвшегося предметом сострадания, Чехов обнаруживает в нём низменные, подлые или страшные черты. В зрелом творчестве Чехова от ранней прозы сохранится внимание к предметной, вещественной детали, а юмор и ирония уже не будут преобладать, а составят одну из красок в сложной палитре автора.
В марте 1886 Д. В. Григорович обратился к Чехову с письмом, в котором говорил о его «настоящем таланте» и призывал «бросить срочную работу...», поберечь ....впечатления для труда обдуманного». В том же году А. С. Суворин – редактор крупнейшей русской газеты «Новое время», призвал молодого писателя бережнее относиться к своему таланту и не разменивать его на литературные мелочи. С 1886 Чехов начал печататься в «Новом времени», а с 1888 — в толстых журналах («Северный вестник», «Русская мысль»), постепенно смещаясь от чистого юмора в «область серьёза». Появляются рассказы и повести «Степь», «Именины» (оба — 1888), «Припадок», «Скучная история» (оба — 1889). В эти годы выходят сборники «В сумерках» (1887, отмечен в 1888 половиной Пушкинской премии), «Невинные речи» (1887), «Рассказы» (1888), «Хмурые люди» (1890). В творчестве Ч. наметились серьёзные изменения, о чём свидетельствуют произведения, вошедшие в сборник «В сумерках» (1887): на смену остросюжетности ранних комических рассказов приходит «бессобытийность» — изображение ситуаций, в которых доминирует не действие, но тонкий психологизм, эмоциональный подтекст; вместо шаржированных комических типажей представлены сложные, неоднозначные, индивидуализированные персонажи.
Первым драматургическим произведением Чехова поставленным на сцене, стала пьеса «Иванов» (1887, переработана в 1889), за которой последовали одноактная пьеса «Свадьба» (1889, опубл. 1890), пьеса «Леший» (1889, опубл. 1890; переделана затем в пьесу «Дядя Ваня»), ряд водевилей («Медведь», «Предложение», «Юбилей» и др.). В 1888 в повести «Степь» Ч., обратившись к новому для себя жанру, создаёт на основе впечатлений от поездки по южнорусским степям персонажа – маленького мальчика Егорушки – панораму русской жизни, исполненную эпической широты и одновременно проникнутую лирическим началом, с полускрытыми реминисценциями из «Мёртвых душ» Н. В. Гоголя. В повести «Скучная история» (1889) о трагедии одиночества пожилого, приблизившегося к смерти человека, Чехов переосмыслил образ «лишнего человека» и связанную с ним социальную проблематику, выдвинув на первый план психологический и философский аспекты. Темами его творчества становятся непреодолимая обособленность всех и каждого, невозможность взаимопонимания между людьми. В повести «Дуэль» (1891) предметом горько-иронического изображения оказывается рефлектирующий и самооправдывающийся «лишний человек», пытающийся оправдать свои пороки и слабости влиянием среды и времени. Одновременно в повести ведётся полемика с нравственным учением Л. Н. Толстого; полемика с толстовским идеалом «опрощения» присутствует и в повести «Моя жизнь» (1896).
В 1890 Чехов как корреспондент «Нового времени» отправился через Сибирь на о. Сахалин, главное в то время место каторги и ссылки. Он проделал огромную работу, произведя перепись населения Сахалина и собрав множество документальных материалов о жизни сахалинских каторжников и местных жителей. На Сахалине Чехов пробыл более трех месяцев, затем через Индийский океан, Средиземное и Черное моря, посетив Японию, Гонконг, Сингапур, Цейлон, Константинополь, прибыв в порт Одессы, на поезде вернулся в Москву. Результатом поездки стала книга очерков «Остров Сахалин» (1893–94, отд. изд. 1895); косвенным образом впечатления, навеянные картинами несвободы и поругания человеческого достоинства, отразились в рассказах «В ссылке» (1892), «Убийство» (1895), в повести «Палата № 6» (1892).
Московская жизнь после возвращения с Сахалина кажется Чехову скучной, и он едет в Петербург, откуда вместе с Сувориным отправляется в Европу, посещая многие европейские города. В Неаполе Чехов совершил восхождение на Везувий, а в Монте-Карло проиграл в рулетку 900 франков.
В 1892 он купил имение Мелихово в Серпуховском уезде, в 13 верстах от станции Лопасня (ныне город Чехов), где прожил в приобретённой им усадьбе до 1899 (ныне музей-усадьба А. П. Чехова). Он помогал местным крестьянам как врач, строил школы для крестьянских детей, выезжал в губернии, охваченные голодом (1892), работал участковым врачом во время эпидемии холеры (1892—93), участвовал во всеобщей переписи населения (1897), в строительстве школ для крестьянских детей в сёлах Московской губернии, в организации в Таганроге городской библиотеки и музея. В Мелихово были написаны рассказы «Попрыгунья», «Скрипка Ротшильда», «Учитель словесности», пьесы «Чайка» и «Дядя Ваня» и др. В эти же годы Чехов (1891, 1894, 1897), совершил несколько поездок за границу для лечения. В начале 90-х гг. писатель сблизился с либеральной прессой («Русские ведомости», «Русская мысль») и стал постепенно отходить от «Нового времени», с которым порвал в 1898 окончательно в связи с делом Дрейфуса.
В прозе середины 1890-х – начала 1900-х гг. Чехов стремится к предельной лаконичности повествования, вмещая в рамки небольшого рассказа историю жизни, духовной и душевной деградации героя («Ионыч», 1898), обращается к изображению духовно убогих и ничтожных персонажей, отказываясь от прямолинейных сатирических оценок («Душечка», 1899), предпочитает открытые финалы одноплановым развязкам («Студент», 1894; «Дама с собачкой», 1898; опубл. в 1899; «Невеста», 1903). В поздних рассказах формируется сложное соотношение между однозначными идеями и оценками, принадлежащими персонажам-рассказчикам, и авторской точкой зрения («Человек в футляре», «Крыжовник», «О любви», все 1898), произведения во многом строятся на принципах повторения и варьирования мотивов.
В своих поздних пьесах – «Дядя Ваня» (1896, опубл. в 1897, пост. в 1899; переработка пьесы «Леший», 1889, опубл. в 1890), «Чайка» (1896), «Три сестры» (1901), «Вишнёвый сад» (1904), Чехов выступил как драматург-новатор, предвосхитивший художественные искания и открытия модернистской драматургии 20 в., в том числе абсурда театра. Чехов отказался от традиционной системы амплуа, от единого сюжета и конфликта, определявших до этого времени всю структуру драматических сочинений; событием в его драматургии стали не перипетии сюжета, а внутреннее состояние и переживания персонажей; при этом мысли и чувства обычно не выражены прямо, в репликах и монологах, а даны в подтексте. Непривычность чеховской драмы обусловила провал «Чайки» на премьере в Александринском театре в С.-Петербурге в 1896, однако уже в 1898 пьеса имела триумфальный успех в Московском Художественном академическом театре в постановке В. И. Немировича-Данченко и К. С. Станиславского. На сцене Художественного театра с успехом были поставлены «Дядя Ваня», «Три сестры», «Вишнёвый сад», хотя, по мнению Чехова, замысел этой пьесы и в МХТ понят неверно: проигнорировано комическое начало и внесён неуместный мелодраматизм. «Вишнёвый сад», в котором за частным случаем – историей продажи имения и гибели сада – встаёт картина смены исторических эпох, а комические элементы указывают на взаимную отчуждённость персонажей и непонимание ими сути происходящего, – наиболее сложная и многозначная пьеса Чехова.
В 1899 по предписанию врачей Чехов переселился из Мелихова в Ялту, где построил себе дачу (ныне дом-музей А. П. Чехова), на которой у него бывали Л. Толстой, М. Горький; Бунин, Куприн, художник И. Левитан. В том же году 1889 Чехов был избран в действительные члены Общества любителей российской словесности. В 1899—1901 в издательстве А. Ф. Маркса вышло первое собрание сочинений (второе издание — 1903). В 1900 его избрали почётным академиком. В 1902 Чехов (вместе с В. Г. Короленко) отказался от этого звания в знак протеста против отмены Николаем II избрания М. Горького почётным академиком.
В 1901 Ч. женился на артистке Художественного театра О. Л. Книппер. 17 января 1904, в день рождения писателя, Художественный театр показал в первый раз спектакль «Вишневый сад», на котором присутствовал автор. В этот же вечер в театре состоялось чествование Чехова по случаю 25-летия его литературной деятельности, на котором В. И. Немирович-Данченко охарактеризовал огромную роль драматургии Чехова для русского театра.
В июне 1904, в связи с резким ухудшением здоровья, Чехов выехал с женой для лечения на курорт Баденвейлер (Германия), где и скончался 2 июня (15 н.с.). Похороны Чехова состоялись в Москве на Новодевичьем кладбище 9 июля 1904.
Значение творчества Чехова было очевидным уже для его современников. Однако, признавая талант Чехова, критики упрекали его в безыдейности, отсутствии определённых убеждений, скептицизме и пессимизме. На протяжении 20 в. Чехов стал признанным классиком мировой литературы. Его рассказы и повести многократно экранизированы, пьесы не сходят со сцен отечественных и зарубежных театров. Для зарубежного культурного сознания Чехов – один из наиболее известных русских писателей, наряду с Л. Н. Толстым и Ф. М. Достоевским.
Полное собрание сочинений и писем Антона Павловича Чехова в тридцати томах (М., «Наука», 1974—1988) — первое научное издание литературного наследия великого русского писателя, с исчерпывающей полнотой охватывающее всё, созданное Чеховым. Сочинения собраны в 18 томах, письма — в 12.
Иллюстрация на заставке: Ф. И. Опиц. Портрет А. П. Чехова // Полное собрания сочинений Чехова в 16 томах. Т. 1. Изд-во А. Ф. Маркса, СПб, 1902.
«Чехова как художника нельзя даже и сравнить с прежними русскими писателями — с Тургеневым, с Достоевским или со мной. У Чехова своя собственная форма, как у импрессионистов. Смотришь, как человек будто без всякого разбора мажет красками, какие попадаются ему под руку, и никакого отношения будто эти мазки между собою не имеют. Но отойдешь, посмотришь, и в общем получается удивительное впечатление. Перед нами яркая, неотразимая картина.
<...>
Чехов — это Пушкин в прозе. Вот как в стихах Пушкина каждый может найти что-нибудь такое, что пережил сам, так и в рассказах Чехова, хоть в каком-нибудь из них, читатель непременно увидит себя и свои мысли…»
(Лев Толстой)
«У Чехова есть нечто большее, чем миросозерцание, — он овладел своим представлением жизни и таким образом стал выше ее. Он освещает ее скуку, ее нелепости, ее стремления, весь ее хаос с высшей точки зрения. И хотя эта точка зрения неуловима, не поддается определению, — быть может, потому, что высока, — но она всегда чувствовалась в его рассказах и все ярче пробивается в них. <...> Он не говорит нового, но то, что он говорит, выходит у него потрясающе убедительно и просто, до ужаса просто и ясно, неопровержимо верно».
(Максим Горький)
Чехов начал рассказывать, — и, вместо «медицины», у него вышла «литература». Как «обыкновенно у русских»... Именно, как ночной мигающий фонарик, мимо которого бегут люди, спешит преступление, готовится скандал, и фонарь всем светит, «добрым и злым», богатым и бедным, никого не удерживая, никому не помогая, но все видит и знает... Так «Антоша Чехонте» начал писать свои миниатюрные рассказы, в 3—4 страницы, в фельетон длиной, в полфельетона.
— Пока не устал и как длинно выйдет. Точку везде поставить можно.
Оглянулась гордая литература на него, взором назад и вниз:
— Это еще что такое?..
Бедный «Антоша Чехонте» съежился... Еще бы не съежиться под величественным вопросом Михайловского, у которого что мысль, то — гора: «о прогрессе истории», «о правде-истине и правде-справедливости», «герои и толпа», «вольница и подвижники». Но была нужда, да и в душе было что-то такое, что пело... Все «поется и поется», и «Антоша Чехонте» все «писал и писал»... почти не смея выйти в большую литературу, где сидели люди с такими бородами... Как ассирийские боги. Почти до смерти Чехова продолжалось это недоумение:
Напрасно ухо поражая,
К какой он цели нас ведет?
О чем бренчит? Чему нас учит?
О, наш всевидец, Пушкин: за сколько лет он предсказал критические вопросы Михайловского о Чехове, установившие тон отношения к нему больших журналов... но не публики. «Публика», серая и непретенциозная, полюбила «Антошу Чехонте», «своего Чехонте», — этого человека в пенсне, совершенно обыкновенного.
Чехов довел до виртуозности, до гения обыкновенное изображение обыкновенной жизни. «Без героя», — так можно озаглавить все его сочинения, и про себя добавить не без грусти: «без героизма». В самом деле, такого отсутствия крутой волны, большого вала, как у Чехова, мы, кажется, ни у кого еще не встречаем. И как характерно, что самый даже объем рассказов у Чехова — маленький. Какая противоположность многотомным романам Достоевского, Гончарова; какая противоположность вечно героическому, рвущемуся в небеса Лермонтову...
У Чехова все стелется по земле. Именно, даже не идет, а стелется... Вернее, растет по земле.
Как жизнь, как природа, как все.
(Василий Розанов. Наш «Антоша Чехонте»)
«У Чехова было свое дело, хотя некоторые критики и говорили о том, что он был служителем чистого искусства и даже сравнивали его с беззаботно порхающей птичкой. Чтобы в двух словах определить его тенденцию, я скажу: Чехов был певцом безнадежности. Упорно, уныло, однообразно в течение всей своей почти 25-летней литературной деятельности Чехов только одно и делал: теми или иными способами убивал человеческие надежды. В этом, на мой взгляд, сущность его творчества. Об этом до сих пор мало говорили — и по причинам вполне понятным: ведь то, что делал Чехов, на обыкновенном языке называется преступлением и подлежит суровейшей каре».
(Лев Шестов. Творчество из ничего)
Русская «чепуха» выговорилась у Чехова как латинское «гепуха» и обернулась — и уж не просто гепуха, а чепуха вселенская — вздор, обман, ложь, призрак, морок, неразбериха — бестолочь, чушь.
«Чепуха» — рефрен раздумий Чехова над жизнью, — чепуха, чепуховина — чепушенция.
(Алексей Ремизов)
«Искусство Чехова необыкновенно чисто, почти беспримесно. Почти чуждо моральных, публицистических, религиозных элементов. Только впоследствии у символистов или в наши дни у Бунина можно встретить столь определенное и сознательное отношение к прозаическому повествованию как к искусству. Чехов пишет не для того, чтобы кого-либо развлечь, убедить или опечалить, но создает художественные «вещи в себе». Поэтому так хочется сравнивать их с живописью или еще больше с музыкой. Они беспредметны, как музыка, и чаруют, как музыка. Эту музыкальность он и сам замечал в себе. «Надо выбрасывать лишнее, очищать фразу, надо заботиться о ее музыкальности...» — дает он советы молодой писательнице. «Корректуру я читаю не для того чтобы исправлять внешность рассказа; обыкновенно в ней я заканчиваю рассказ и исправляю его, так сказать с музыкальной стороны». Но он и задумывал рассказы музыкально. Все его творчество — это стремление выразить, говоря его словами, «ту тонкую, едва уловимую красоту человеческого горя, которую не скоро еще научатся понимать и описывать и которую умеет передавать, кажется, одна только музыка».»
(Михаил Цетлин)
«Что такое творчество Достоевского или Толстого? Это прежде всего - очень упрощая, говоря схематически, - протест против того, как устроен мир, в котором мы живем; протест против чудовищной несправедливости государства и общепризнанной морали. Это еще и ужас перед смертью, и невозможность принять наш мир, это загадка бытия, о которой писал еще Пушкин:
Кто меня враждебной властью
Из ничтожества воззвал?
«Словом, ряд трагических, неразрешимых вопросов, поставленных с необыкновенной силой. И все-таки в этом есть какие-то проблески, какие-то иллюзии, какая-то надежда на то, что это может быть как-то когда-то изменено к лучшему. Если бы этого не было, то не стоило бы протестовать.
Чехов — один из самых замечательных русских писателей, но это, конечно, не Толстой и не Достоевский. В нем нет ничего титанического. Но в смысле полнейшей безотрадности, полнейшего отсутствия надежд и иллюзий, — с Чеховым, мне кажется, нельзя сравнить никого. Он как бы говорит: вот каков мир, в котором мы живем. Он устроен именно так, это не случайность, это не результат ошибки или несправедливости, которую можно исправить. Исправить ничего нельзя. Мир таков, потому что такова человеческая природа.
<...>
Его язык — необыкновенно точный, выразительный, каждое слово стоит именно там, где нужно, у Чехова безошибочный ритм повествования, непогрешимый в своем совершенстве. Надо сказать, что этим русская литература не избалована: в ней были или гении, как Гоголь, Достоевский, Толстой, или второстепенные писатели, которые чаще всего плохо представляли себе, что такое литературное искусство.
Чехов не любил «мировоззрений» и не любил ни громких слов, ни повышенного тона, ни выставления напоказ своих чувств, ни надрыва, ни преувеличений. Горький рассказывает, что когда при нем какой-то русский интеллигент жаловался — «рефлексия заела, Антон Павлович», Чехов ему ответил — «а вы водки меньше пейте». Но несмотря на то, что Чехов всегда писал простым языком о самых простых вещах, его творчество — все те же вечные трагические и неразрешимые проблемы, вне приближения к которым не существует ни подлинного искусства, ни подлинной культуры. Что такое мир, в котором мы живем? Что такое жизнь? Что такое наша судьба? Можно ли найти какое-то гармоническое построение в этом бесконечном множестве противоречивых начал? Можно ли найти оправдание тому, что мы видим и знаем? Что такое смерть? Что такое любовь? Что такое мораль? Что такое зло?»
<...>
Тот груз, который он поднял, — вся эта бесконечная русская печаль, вся безвыходность этой бедной жизни, вся эта безнадежность, это сознание, что ничего нельзя изменить, — этот груз был слишком тяжел для него, и он не выдержал, надорвался и ушел, не оставив в том, что он написал, ни надежд, ни обещаний лучшего будущего.
Чехов открыл целую обширную область жизни, не использованную литературой, — область житейских мелочей и случаев, на первый взгляд незначительных и только смешных или странных, а на самом деле характерных и достойных пристального внимания. Оказалось, что литература глядит из каждого окна, из каждой щели, — надо только поспевать, чтобы заносить этот колоссальный материал наблюдений в записную книжку. Сюжеты рождались на каждом шагу. Это еще не была большая литература, но это был уже спор с ней и с ее традициями. Недаром многое среди первых шуток и пустяков Антоши Чехонте имело явно пародийный характер: высмеивалась не только жизнь с ее сумбуром и неурядицей, — высмеивалась и традиция высоких литературных героев, загадочных натур, сложных страстей, трагических вопросов.
<...>
Современники не понимали, что Чехов писал о мелочах жизни совсем не потому, что не видел или не хотел видеть ничего крупного. Дело было совсем в другом: чеховский метод снимал различия и противоречия между социальным и личным, историческим и интимным, общим и частным, большим и малым — те самые противоречия, над которыми так мучительно и так бесплодно билась русская литература в поисках обновления жизни.
<...>
Дело не только в том, что Чехов ввел в русскую литературу короткий рассказ, а в том, что эта краткость была принципиальной и противостояла традиционным жанрам романа и повести, как новый и более совершенный метод изображения действительности. Именно поэтому все, написанное до Чехова, стало казаться несколько старомодным — не по темам или сюжетам, а по методу.
<...>
Важна еще другая черта чеховского метода, тоже новая в литературе. Чехов до предела сжимал авторский текст, доводя его иногда до значения сценических ремарок. Его персонажи говорят иной раз очень много, он сам — очень мало. Тема и положение раскрываются у него обычно не автором, а самими действующими (часто именно не действующими, а только разговаривающими) лицами. Автор как бы отходит в сторону, предоставляя своим персонажам говорить и делать то самое, что они привыкли и считают нужным. Чехов утверждал: «Лучше всего избегать описывать душевное состояние героев; нужно стараться, чтобы оно было понятно из действий героев» (13, 215, письмо к Ал. П. Чехову от 10 мая 1886 года). «Надо писать, чтобы читатель без пояснений автора, из хода рассказа, из разговоров действующих лиц, из их поступков понял, в чем дело». Это как будто легкое смещение традиции имело на самом деле значение переворота и оказало сильнейшее влияние не только на русскую, но и на мировую литературу. Освободившись от авторского вмешательства, люди стали разговорчивее и откровеннее, а читатель получил возможность подойти к ним ближе и понять их глубже. Вот тут-то и обнаружилось значение мелочей и пустяков: они получили новый и иногда сложный лирический смысл.
Совершенно естественно, что от рассказов Чехов перешел не к романам (как многие ожидали и как он сам часто мечтал), а к пьесам, к театру. Вся система Чехова была построена на лирике — на смехе и грусти; эпическое начало никак не соответствовало его методу. Этот глубочайший лиризм обнаружился именно тогда, когда чеховские персонажи вышли на сцену и заговорили перед зрительным залом о тех же «мелочах». Театр Чехова стали называть театром настроения. Обнаружилось то, чего долго не замечали в рассказах: авторская лирика таилась в подтексте, в «подводном течении». В разговорах персонажей открылся второй смысл, придающий самым обыденным, будничным словам важный жизненный смысл. Так получилось, что человеческая жизнь полностью вошла в литературу. Чехов преодолел иерархию предметов, преодолел различие между «прозой жизни» и ее «поэзией», стал, по слову Толстого, истинным и несравненным «художником жизни».
(Б. Эйхенбаум. О Чехове)