«Карамзин воздвигнул своему имени прочный памятник „Историей государства Российского”», — так начинается рецензия В. Г. Белинского 1843 г. на третий том воспроизводимого ныне пятого издания этого сочинения. И почти сразу же великий критик отмечает: «Как всякий важный подвиг ума и деятельности, исторический труд Карамзина приобрел себе и безусловных, восторженных хвалителей и безусловных порицателей».
Неоднозначность оценок «Истории государства Российского», творчества и личности Карамзина характерны и для последующего времени, вплоть до наших дней. Но все единодушны в том, что это редчайший пример в истории мировой культуры, когда выдающийся памятник исторической мысли воспринимался бы современниками и потомками как вершинное произведение и художественной литературы. При этом писатель подтверждал свои выводы и наблюдения обилием ученых примечаний: 12 книг текста для всех — belles-lettres, 12 книг — для склонных к занятиям историей (6548 примечаний, не считая приложений к ним).
У Карамзина еще в начале 1790-х гг., составилось представление об образцовой «Российской истории»: ее должно было, полагал он, написать «с философским умом, с критикою, с благородным красноречием» [1]. Карамзин сам признавал себя «философом-историком» [2] и стал участником общеевропейской борьбы (мыслителей Франции. Англии, Германии) за новую философию истории, характерную для Века Просвещения [3]. Написанию «Истории» предшествовало освоение и многовекового опыта восточнославянской культуры, и представлений западноевропейских мыслителей и историков XVIII в. (а также их отношения к античному культурному наследию).
Карамзин поставил перед собой несколько задач: не только «открыть» читателю прошлое России, укрепить его историческую образованность и воздействовать на его нравственность и общественно-политическое сознание, но и утвердить его представление о характере новой литературы, воспитать его языковой вкус. То было высокое «искусство истории» [4], когда долг ученого, не дозволяющего «себе никакого изобретения» и стремящегося подтвердить источниковедчески «достоверность» «поисков» духа и жизни в «тлеющих хартиях» (I, с. XIII), органически совмещался со следованием дорогим автору этическим и эстетическим нормативам и даже с творением грамматических форм. И потому особое значение он придавал приемам «историописания», композиционному и стилистическому оформлению своего гигантского труда.
«История», очевидно, сразу же была замыслена Карамзиным как монументальный труд образцовой строгой формы, с ясно ощутимыми основными элементами построения. Это предопределялось неукоснительным соблюдением хронологической последовательности изложения при «совокуплении», однако, отдельных «деяний» для «удобнейшаго впечатления в памяти» (I, с. XIII), жесткими принципами отбора исторического материала в повторяющимися приемами его литературно-художественной обработки, следованием одним и тем же стилистическим нормам, даже при распределении моральных сентенций — «нравственных апофегм» (I, с. XII) по книгам и внутри книг. Это помогало ощущению читателем законченности и особой ясности построения и каждого из томов, и даже отдельных глав всей многотомной «Истории» в целом, и делало это «произведение гармонического пера» (выражение Пушкина) особенно удобным для обучения, а также восприятия при чтении вслух.
Для Карамзина в «Истории» — в отличие от его ранних художественных произведений — характерна строгая торжественность, четкий и как бы замедленный ритм изложения, более книжный язык. Заметно нарочитое стилистическое сходство в описаниях деяний и характеров исторических лиц, изящная, четкая прорисовка частностей. Все это напоминает своеобразную повторяющуюся эмблематику в архитектурных деталях и организованность самой пышности внутреннего убранства зданий эпохи «ампир».
[1] Н. М. Письма русского путешественника. Л., 1987. С. 252.
[2] Карамзин Н. М. Избранные статьи и письма. М., 1982. С. 138.
[3] См. статьи Г. К. Макогоненко, Л. Н. Лузяниной и др. XVIII век. Сб. 13. Проблемы историзма в русской литературе. Конец XVIII — начало XIX в. Л., 1981.
[4] Эйхенбаум Б. М. О прозе. Л., 1969; Гулыга А. Искусство истории. М., 1980. Гл. «Подвиг Карамзина»
Полемика ученых и публицистов конца 1810 — начала 1830-х гг. в связи с появлением томов «Истории» Карамзина, размышления и отклики первых читателей (особенно будущих декабристов и Пушкина), отношение к наследию Карамзина последующих поколений, значение «Истории государства Российского» в развитии исторической науки, литературы, русского языка — темы, давно уже привлекшие внимание. Однако «История» Карамзина как явление культурной жизни изучена пока недостаточно. Между тем «История государства Российского» наложила явственный отпечаток на представления русских людей о прошлом своего Отечества, да и вообще об Истории. В течение почти столетия не было в России другого исторического сочинения, которое с юных лет оказывало бы такое влияние на души и умы. И не было другого исторического труда, который бы, утеряв былое значение в глазах ученых, оставался бы столь долго в обиходе культуры так называемой широкой публики.
«История государства Российского» продолжала восприниматься как данность отечественной культуры даже тогда, когда существенно обогатились сведения о Древней Руси и стали господствовать новые концепции исторического развития России и исторического процесса в целом. Без знания имени Карамзина, его «Истории» (или хотя бы ее фрагментов) немыслимо было называться в России образованным человеком. И, вероятно, В. О. Ключевский нашел правильное объяснение этому, отметив, что «взгляд Карамзина на Историю строился... на нравственно-психологической эстетике» [5]. Восприятие образное предшествует логическому; и эти первые образы дольше удерживаются в сознании, чем логические построения, вытесняемые позднее более основательными концепциями.
В данной статье преимущественное внимание уделяется месту «Истории» Карамзина в традиции таких областей культуры, как воспитание и образование юношества, распространение исторических и вообще научных знаний, художественная литература и искусство.
***
Первые читатели «Истории» Карамзина знакомились с ней по частям: с выходом сразу восьми томов открыли, что у Отечества есть история, восходящая не только к эпохе до Петра I, но и более давняя, и что сочинения об этой истории читать можно и должно. Когда издали IX том, узнали, что тиранами бывают и цари и обличать их деспотизм допустимо. Следующие тома показали, что история не сводится лишь к действиям властителей. Общественный резонанс издания усиливался ассоциациями с современностью, поисками направленности некоторых нравоучительных «апофегм» (адресатом нередко видели самого императора).
Постепенно ощутили и важность для Карамзина «нравственного Закона» (который Кант во время беседы с Карамзиным назвал совестью, чувством добра и зла) [6]. Карамзина из областей знания, ближних с историей, более всего привлекала та, которую теперь называем политологией, а также нравственная философия. Для запоздалого сторонника просвещенного абсолютизма одной из основных была мысль о возрастании роли просвещения в развитии государства.
Читатели более позднего времени могли сразу прочитать все 12 томов, они знали уже о восстании декабристов, рядом с делом которых самые смелые высказывания Карамзина выглядели консервативными. Осведомлены они были и о «Записке о древней и новой России» (причем в искаженном виде, в каком она и напечатана была в пятом издании «Истории» с выключением всех мест, где содержалась резкая критика деяний самодержавных правителей, особенно бабки и отца Александра I и Николая I). «Записку», сугубо конфиденциальную, написанную для царя, стали неосновательно воспринимать как часть «Истории государства Российского» — сочинения, адресованного широкому читателю, а цитаты из нее приводить для характеристики взглядов Историографа, будто бы отраженных в его «Истории». При подобном смешении исчезли различия в понимании Карамзиным «самодержавия» и «самовластия» (отступления от норм нравственного Закона), не раз подчеркиваемые им в «Истории».
У читателей последекабристского периода и переживших события и умонастроения середины века с особой четкостью врезывалась в сознание пропагандируемая Карамзиным мысль о роли самодержавия в истории России. Тем более, что власти и официозные публицисты старались изобразить Историографа прежде всего верноподданным и прикрыть его авторитетом (вспомним пушкинское: «подвиг честного человека») то, что делалось в Николаевской
[5] Ключевский В. О. Неопубликованные произведения. М., 1983. С. 134. Афористические заметки о Карамзине написаны не ранее марта 1898 г., и, вероятнее всего, поводом для этого была изданная в 1897 г. книга П. Н. Милюкова «Главные течения русской исторической мысли», где занижается значение труда Карамзина.
[6] Карамзин Н. М. Письма русского путешественника. М., 1984. С. 21.
России. Карамзин был объявлен официальным историком — так о нем писал и К. Маркс [7]. И потому имя Карамзина, критика его положений «слева» использовалась для критики современного абсолютизма. Подчеркивалось, что Карамзин поборник самодержавия и опускалось важнейшее для Карамзина — противоборство самовластию (и одного и многих). В первые десятилетия после кончины Историографа на восприятие прошлого по Карамзину, на формирование самого отношения к далекому прошлому влияло и распространенное тогда еще представление — о личности Карамзина, его нравственном подвиге. И образ Карамзина потускнел не только по прошествии лет, но и потому, что с утверждением иных философских и социологических (а иногда и откровенно политических) схем понимания и оценки исторических явлений, критерий этического начала отходил на задний план, а выражение его в художественной образности, да еще риторического типа, стало рассматриваться как несвойственное научному труду.
При жизни Историографа вышло два издания «Истории государства Российского». По второму известный уже тогда археограф и историк Павел Михайлович Строев (впоследствии академик) подготовил «Ключ», напечатанный лишь в 1836 г. Пушкин полагал, что «Строев облегчил до невероятной степени изучение Русской истории» и охарактеризовал «Ключ» как «необходимое дополнение к бессмертной книге Карамзина» [8]. Для облегчения занятий «российскими древностями» подобный «Ключ» был совершенно необходим. Он был замыслен как основа будущих справочников по истории и исторической географии, истории права и древнерусской литературы, терминологии древнерусского языка и специальным (вспомогательным) научным дисциплинам — палеографии, генеалогии, хронологии и др. «Примечания» рассматривались тогда как хрестоматия источников по истории древней России.
В 3-м и 4-м изданиях знаменитого книгопродавца и издателя А. Ф. Смирдина научный аппарат был несколько облегчен. Во второй половине XIX в. «История» Н. М. Карамзина издавалась и в серии «Дешевая библиотека» вовсе без примечаний. Читатели, особенно юные, чаще всего знакомились с «Историей государства Российского» по изданиям неполным.
В связи с выходом именно издания И. Эйнерлинга для нас особенно важны суждения Белинского, который, несмотря на несогласие с очень многим в «Истории государства Российского», безусловно приветствовал это новое издание, и именно он способствовал тому, чтобы издание было такого состава, какой оно и получило. Белинскому принадлежит идея включения в издание «Ключа» П. М. Строева, необходимого и «для юношества», т. е. для формирования его научных интересов. Белинский четырежды писал об этом издании в «Отечественных записках» (1842. Т. 20. № 2; Т. 23. № 7; Т. 25. № 12; 1843. Т. 27. № 7) [9]. Рецензии Белинского появлялись по мере выхода книг. Когда вышла первая, он отметил, что «читатели получат теперь „Историю государства Российского” в том самом виде, в каком желал бы напечатать ее сам историограф в позднейшие годы своей жизни. Здесь будет исправлено все, что впоследствии он считал обмолвкою, недосмотром, неправильностью: следственно, теперь можно будет судить о знаменитом творении, как о книге пересмотренной, улучшенной самим автором, и все, оставшееся непоправленным, непеределанным, признать за результат убеждений автора, не покинувших его до самой смерти» [10].
В отклике на вторую книгу он пишет: «Удобство компактного печатания нигде так ясно не обнаруживалось, как в этом издании. Книга, заключающая в себе полные четыре тома „Истории” со всеми „Примечаниями” в переплете, будет не толще каждого из прежних 12-ти томов той же „Истории”, а между тем шрифт, которым напечатана книга, весьма удобен для чтения».
В последней — самой пространной — рецензии Белинский отмечает, что «главная заслуга Карамзина, как историка России, состоит не в том, что он написал истинную историю России, а в том, что он создал ВОЗМОЖНОСТЬ В БУДУЩЕМ истинной истории России... Карамзин открыл целому обществу русскому... что история его отечества должна быть для него интересна, и знание ее не только полезно, но и необходимо. Подвиг великий!..» [11].
Эти и другие высказывания Белинского (прежде всего об «историческом значении» деятельности Ивана IV в статье 1841 г. «Стихотворения М. Лермонтова») во многом предопределили характер последующих оценок «Истории государства Российского» и новый виток «жестокой полемики» вокруг наследия Историографа. При этом самые передовые мыслители и общественные деятели, взгляды которых противостояли общественно-политической
[7] Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 16. С. 206.
[8] Пушкин А. С. Полн. собр. соч. В 10 т. Л., 1978. Т. 7. С. 334.
[9] Соображения Ю. И. Масанова о принадлежности перу Белинского всех четырех откликов представляются достаточно обоснованными (Лит. наследство. 1948. Т. 55. Ч. 1. С. 337—338, 340—341, 359—360, 360—361).
[10] Белинский В. Г. Полн. собр. соч. М., 1955. Т. 6. С. 2—233.
[11] Белинский В. Г. Полн. собр. соч. М., 1955. Т. 7. С. 597—601.
концепции Карамзина, сочли нужным подчеркнуть непреходящее историко-культурное значение «Истории государства Российского».
А. И. Герцен, вслед за Белинским, в 1850 г. в работе «О развитии революционных идей в России», обращаясь к зарубежному читателю, писал: «Великий труд Карамзина — памятник, воздвигнутый им для потомства, — это двенадцать томов русской истории... Его история... весьма содействовала обращению умов к изучению отечества» [12].
Н. Г. Чернышевский в том же 1850 г. в ранней работе о Фонвизине писал: «История Карамзина была едва ли не первой, писанною по-русски книгою, которая имела серьезное влияние на наше общество — из нее русские узнали свое прошедшее, и следствия этого знакомства глубоко отразились в их взгляде на себя, в их жизни и стремлениях. До сих пор влияние русских книг простиралось только на книги же...» [13]. Позднее он отмечал, что Карамзин «сообщил своему труду, с одной стороны, высокое литературное достоинство, с другой стороны, не заменимое ничем достоинство архива» [14].
Труд Карамзина был адресован более широкому слою читателей, чем «гак называемое ХОРОШЕЕЕ ОБЩЕСТВО» [15] (т. е. прежде всего дворянство обеих столиц, крупные помещики и видные чиновники) или круг ученых знатоков. «История» предназначалась и для тех, кого за рубежом относили к третьему сословию, а основной текст и для юношества. Книги эти должны были «приучить, приохотить русскую публику к чтению» [16], по мысли автора способствовать просвещению в России (а также ознакомлению с историей нашей страны зарубежного читателя — и еще при жизни Карамзина «История» или ее части были изданы на французском, немецком, английском, итальянском, польском языках.). «С Карамзиным, — писал А. В. Луначарский — ... начал вырабатываться тип дворянина-интеллигента, пытающегося всеми мерами расширить круг своих читателей и так или иначе разбудить еще спящие слои народа за пределами узко дворянских столичных кругов» [17].
Пушкин в записке 1826 г. о народном воспитании, предназначенной для Николая I, писал: «Историю русскую должно будет преподавать по Карамзину» [18]. Этому суждению близка и мысль Белинского по поводу готовящегося И. Эйнерлингом издания «Истории государства Российского»: «Большинство же публики, которое имеет в виду Смирдин, издав «Историю» Карамзина с сокращенными примечаниями и которое раскупило уже теперь до 10 000 экземпляров этой книги, едва ли нуждается в полных «Примечаниях», довольствуясь текстом, так увлекательно написанным, и указаниями, которые находились в примечаниях сокращенных» и знаменательно заключал: «Всякий лишний экземпляр такого творения, как «История государства Российского», проданный в публику, есть успех в народном образовании» [19].
С именем Карамзина, сочинениями его, и, конечно, отрывками «Истории» знакомились учащиеся всех учебных заведений (светских и духовных), и те, кто получал домашнее воспитание: тома «Истории» были во многих домашних библиотеках. О воспитании историей и литературой на книгах Карамзина особенно много прямых указаний в источниках, отражающих явления жизни 1820—1850-х гг. Но и тогда, когда уже остыл интерес не только к художественным произведениям Карамзина, но и к его историческим сочинениям и распространились иные исторические воззрения и приобрели особую популярность другие имена историков (С. М. Соловьева, Н. И. Костомарова, И. Е. Забелина, В. О. Ключевского), «История государства Российского» долго оставалась обязательным чтением для юношества. (Это пример нередкий в истории книги — когда сочинение, производившее огромное впечатление на взрослых современников, с годами становилось уделом преимущественно юношеского чтения.)
Сын богатого московского барина четырнадцатилетний А. И. Герцен готовил по заданию своего учителя медика в 1826 г. «исторические статьи», написанные по Карамзину (и, видимо, не только по «Истории», но и по более ранним сочинениям, где Борис Годунов сравнивается с Кромвелем) [20]. Л. Н. Толстой в варианте «Детства» (при описании классной комнаты мальчиков в имении Тульской губернии) называет рядом с «учебными книгами»
[12] Герцен А. И. Собр. соч. В 30 т. М., 1956. Т. 7. С. 191. Там же Герцен формулирует знаменитый программный афоризм, направленный против основной историко-политической доктрины Карамзина: «Идея великого самодержавия — это идея великого порабощения» (С. 192).
[13] Чернышевский Н. Г. Полн. собр. соч. М., 1949. Т. 2. С. 793.
[14] Там же. Т. 3. С. 663.
[15] Карамзин Н. М. Письма русского путешественника. Л., 1984. С. 338.
[16] Белинский В. Г. Полн. собр. соч. М., 1953. Т. 1. С. 57.
[17] Луначарский А. В. Очерки по истории русской критики / Под ред. А. В. Луначарского и Вал. Полянского. М.; Л., 1929. Т. 1. С. 67—68.
[18] В черновой рукописи у Пушкина еще читаем об «Истории» Карамзина: «Его творение есть вечный памятник и алтарь спасения, воздвигнутый русскому народу» (Пушкин А. С. Полн. собр. соч. в 10 т. Л., 1978. Т. 7. С. 4).
[19] Лит. наследство. М., 1948. Т. 55. С. 337—338.
[20] Герцен А. И. Собр. соч. В 30 т. М., 1954. Т. 1. С. 274.
«Историю Карамзина» [21]. Воспитывавшийся в имении Рязанской губернии мемуарист-географ П. П. Семенов-Тян-Шанский (1827—1914) вспоминал, что в детские годы «всего более читал и с неимоверным увлечением и многократно 12-томную Историю Карамзина, добросовестно изучая но только весь ее текст, увлекавший меня живостью своего изложения, но и примечания, напечатанные в издании мелким шрифтом». В 13—14 лет в деревне он «не расставался с Шекспиром, как и с Историей Карамзина». И он столько усвоил из «внимательного и многократного чтения Карамзина», что в 15 лет позволил себе выразить протест по поводу объяснения учителем майором событий истории Древней Руси в школе гвардейских подпрапорщиков и юнкеров (привилегированном закрытом военно-учебном заведении в Петербурге [22]). Получивший домашнее образование дворянин Нижегородской губернии К. Н. Бестужев-Рюмин (родившийся в 1829 г.), будущий историк и академик, также уже в детстве читал «Историю государства Российского», считал ее своей школой возбуждения интереса к истории и нравственного воспитания. В 1860-е гг. он восклицал: «А кто из людей сколько-нибудь образованных не знает ее» [23]. Сыновья помещика писателя С. Т. Аксакова (впоследствии известные публицисты) играли в героев «Истории» Карамзина.
В разрозненной небольшой библиотеке домашнего пансиона в Симбирске, где учился в 1820-е гг. сын зажиточного купца, будущий писатель И. А. Гончаров, были «исторические книги» Карамзина [24]. А спустя десятки лет — в 1866 и 1874 гг. — Гончаров писал о Карамзине — писателе и историке, как о «проводнике знания, возвышенных идей, благородных, нравственных, гуманных начал в массу общества, ближайшем, непосредственно действовавшем еще на живущие поколения двигателе просвещения» [25]. Один из самых своеобразных русских писателей середины XIX в. Аполлон Григорьев (родившийся в 1822 г.) вспоминал, что дома, в семье московского чиновника, в Замоскворечье, «воспитался в суеверном уважении» к Карамзину [26].
Великий русский историк уже середины XIX в., сын образованного московского священника С. М. Соловьев (впоследствии недолюбливавший Карамзина), по его воспоминаниям, до 13 лет прочитал «Историю» «не менее двенадцати раз, разумеется, без примечаний» [27]. Известный в 1840—1850-е гг. педагог и переводчик И. И. Введенский, сын сельского священника, в годы учения в пензенском духовном училище просил, чтобы отец вместо пряников присылал ему тома «Истории государства Российского». Н. Н. Страхов, мыслитель, близкий и к Достоевскому и к Л. Толстому, учившийся в начале 1840-х гг. в Костромской семинарии, где даже не ведали о новейших писателях, в семинарской библиотеке обнаружил сочинения Карамзина и испытал то, что чувствовали его первые читатели. В статье 1870 г. он писал: «Я воспитан на Карамзине... Мой ум и вкус развивались на его сочинениях. Ему обязан пробуждением своей души, первым и высоким умственным наслаждением». 1-й том «Истории государства Российского» Страхов «знал почти наизусть» [28]. Эту статью Страхова Ф. М. Достоевский — по его словам — «прочел с наслаждением», особенно «превосходные страницы» воспоминаний о «годах учения» [29].
В домашней библиотеке нижегородского священника А. Добролюбова было «много книг», и его сын, Н. А. Добролюбов, к 10 годам, т. е. к 1846 г. уже «прочитал Карамзина» (по сообщению Н. Г. Чернышевского), и в духовном училище мальчику завидовали, потому что, согласно порядку распределения книг для чтения, Карамзина им удастся прочитать года через четыре [30].
О раннем знакомстве с «Историей государства Российского» (во всяком случае с ее отрывками) как типологическом явлении эпохи писали такие великолепные знатоки литературы и быта своего времени, как публицисты-демократы Н. А. Добролюбов и Н. Г. Чернышевский, а также великий сатирик М. Е. Салтыков-Щедрин. Добролюбов, вспоминая в 1857 г., на каких образцах обучалось в гимназические годы его поколение, замечал: «... у вас был тогда благоразумный учитель, который предлагал вам описать осаду Казани по Карамзину или Бородинскую битву по Михайловскому-Данилевскому» [31]. В очерке «Дети Москвы» (1877 г.) Салтыков-Щедрин иронически пишет, что усвоение «Истории государства Российского» позволяло читателям еще в юношеские годы именовать себя «питомцами славы», и так как труд Карамзина был историей не народа, а князей и княжений,
[21] Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. М.; Л., 1928. Т. 1. С. 108.
[22] Семенов-Тян-Шанский П. П. Мемуары. Пг., 1917. С. 138, 140, 152.
[23] Бестужев-Рюмин К. Н. Биографии и характеристики. Спб., 1882. С. 206.
[24] Гончаров И. А. Собр. соч. М., 1955. Т. 8. С. 228.
[25] Там же. С. 138—139.
[26] Григорьев А. А. Воспоминания. Л., 1980. С. 14.
[27] Соловьев С. М. Избранные труды. Записки. М., 1983. С. 2.
[28] Косица Н. Вздох на гробе Карамзина // 3аря. 1870. № 10. С. 207, 208.
[29] Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч. Л., 1986. Т. 19. С. 186.
[30] Чернышевский. Полн. собр. соч. М., 1951. Т. 10. С. 12.
[31] Добролюбов Н. А. Собр. соч. М.; Л., 1962. Т. 2. С. 153.
«восторженный, любящий и благодарный» юноша благодарил «всех» правителей в «признательности сердца» за их славные деяния, позволившие возвыситься Москве [32]. (Это, кстати, и еще одно свидетельство того, как «История государства Российского» использовалась в школьном обучении для пропаганды монархического мировоззрения.)
Чернышевский же в статье 1858 г. «О способах выкупа крепостных крестьян» выступает как бы от имени молодого крестьянина, выдвинувшегося благодаря тяге к самообразованию. Он лучше помещичьего сына мог рассказать о Куликовской битве, падении Новгорода, взятии Казани, смерти царевича Димитрия, так как между прочими книгами у сельского священника была «История» Карамзина, которую он «прочел четыре раза от доски до доски». Когда барчук сказал об этом своим родным, они захотели увидеть такого феноменального крестьянского мальчика, а, познакомившись, дали ему вольную и устроили в гимназию [33].
К «Истории» Карамзина несомненно обращались и при обычном в XIX веке семейном чтении вслух. Тем самым, к восприятию Карамзина в большей мере приобщались и женщины и девочки. «Историю» часто читали в семье московского штабс-лекаря Достоевского, обычно последние четыре тома. Особое впечатление на будущего писателя производил IX том [34]. В 1870 г. Достоевский, откликаясь на статью Н. Н. Страхова, отмечает, что и как тот, он «возрос на Карамзине» [35]. Это свое увлечение Достоевский хотел передать младшим брату и сестре. В 1837 г. он пишет отцу: «Варинька, наверно, что-нибудь рукодельничает и верно уж не позабывает заниматься науками и прочитывать Русскую историю Карамзина. — Она нам это обещала. Что касается до Андрюши, то наверно он и среди удовольствий деревни не позабывает Истории, которую он бывало и частенько мне плохо знал». В конце жизни Достоевский, отвечая на вопрос о детском чтении, советовал наряду с книгами Соловьева и всемирной историей Шлоссера (того самого, чей труд конспектировал в последние годы жизни Маркс и известия которого о России основаны на знакомстве с «Историей» Карамзина) «не обойти Карамзина», полагая, что «исторические сочинения имеют огромное воспитательное значение». «Берите и давайте лишь то, что производит ПРЕКРАСНЫЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ И РОДИТ ВЫСОКИЕ МЫСЛИ» [36].
«История государства Российского» — ее отрывки или пересказ из нее, включали в издания, рассчитанные на детское восприятие. Уже в «Истории России в рассказах для детей» известной детской писательницы А. О. Ишимовой история России излагалась по книгам Карамзина. Первое издание первой части этой книги Пушкин читал накануне роковой дуэли. Последние слова, написанные Пушкиным, — письмо Ишимовой, где дана оценка ее труда: «...открыл Вашу Историю в рассказах и поневоле зачитался. Вот как надобно писать» [37]. На последующие издания книг Ишимовой откликались Белинский и Чернышевский.
Отрывки из «Истории государства Российского» и вообще сочинения Карамзина в середине XIX в. печатались в самых популярных хрестоматиях. В книге К. Д. Ушинского «Детский мир и Хрестоматия» для классного чтения на уроках родного языка в младших классах различных учебных заведений, впервые вышедшей в 1861 г., в отделе «Из Русской истории» помещены отрывки из «Истории государства Российского» с указанием: «Из соч. Н. М. Карамзина». Детей знакомили не только с прошлым отечества, но и с именем его историка. К 1916 г. эта книга вышла 41 раз. В 1948 г. она была переиздана в собрании сочинений великого русского педагога.
В хрестоматиях сочинения Карамзина определялись как веха в истории российской словесности — даже в заголовках частей: «От Петра I до Карамзина», «От Карамзина до Пушкина». Под «словесностью» тогда подразумевали: устную словесность, художественную литературу, ораторскую речь («красноречие», «духовное ораторство», «светское ораторство»), рассуждения, статьи повествовательного характера (в том числе отрывки из сочинений историков, воспоминания, переписку и пр.). В разнообразных хрестоматиях А. Д. Галахова — известного педагога и литературоведа, друга Белинского, сочинения Карамзина помещались в нескольких разделах и обычно с комментариями и непременно
[32] Салтыков-Щедрин М. Е. Полн. собр. соч. М., 1936. Т. 13. С. 361—363.
[33] Чернышевский Н. Г. Полн. собр. соч. М., 1950. Т. 5. С. 183—184.
[34] Будущий историк Соловьев в детство любил читать особенно часто VI (о правлении Ивана III) и VIII тома (о первой половине царствования Ивана Грозного) «Истории». «...Здесь — вспоминал он — действовал во мне отроческий патриотизм: любил я особенно времена счастливые, славные для России; взявши, бывало девятый том, я нехотя читаю первые главы и стремлюсь к любимой странице, где на полях стоит „Славная осада Пскова”» Соловьев С. М. Избранные труды. С. 231—232.
[35] Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч. Л., 1986. Т. 29. С. 186.
[36] Черепнин Л. В. Исторические взгляды классиков русской литературы. М., 1968. С. 148—150. Тупиманов В. А. Отголоски девятого тома «Истории государства Российского» в творчестве Ф. М. Достоевского // Slavia. 1980. B. 49. S. 4. С. 350—351.
[37] Пушкин А. С. Полн. собр. соч. Л., 1979. Т. 10. С. 4.86.
фрагменты из «Истории государства Российского». Эти хрестоматии переиздавались много раз — последнее, 40-е издание вышло в 1918 г. Знакомству с «Историей» Карамзина придавали значение и для исторического образования, и для познания литературы и языка, и для нравственного воспитания. В статьях Галахова середины XIX в. рассматривались проблемы «Карамзин и нравственность», «Карамзин как оптимист». «Истории» Карамзина уделялось особое внимание в научно-методических трудах знаменитых тогда педагогов В. В. Водовозова (в книге, 1868 г. «Словесность в образцах и разборах»), В. Я. Стоюнина.
Передовой московский педагог второй половины XIX в. Л. И. Поливанов широко включал сочинения Карамзина и обязательно отрывки из «Истории» в подготовленные им издания. «Русская хрестоматия» для учащихся 3-х и 4-х классов рекомендовалась во Введении как «руководство при учении отечественному языку» и как «избранный материал для чтения». Введению предпослан эпиграф из Карамзина: «Авторы помогают согражданам лучше мыслить и говорить». В разделе «Проза повествовательная» большая часть отведена отрывкам из «Истории государства Российского». В книге для классного чтения «Вторая пчелка» тоже находим отрывки из «Истории». В знаменитой Поливановской гимназии в Москве на Пречистенке, где учились В. Я. Брюсов и Б. Н. Бугаев (Андрей Белый), в 1880-е гг. писали исторические сочинения «из Карамзина» [38].
И даже на рубеже XIX и XX столетий в издательстве товарищества Вольф, известного однотомниками сочинений классиков русской литературы, неоднократно выходила хрестоматия «Русский литературный Пантеон», где творчество Карамзина стало вехой в периодизации истории русской литературы (от XVI столетия до Карамзина — ч. II; от Карамзина до Гоголя — ч. III). В хрестоматию вошли фрагменты сочинений Карамзина начала XIX в. (с примечаниями, отмечавшими консерватизм его политических воззрений и нравственный критерий в оценках исторических деяний) и отрывки из «Истории государства Российского»: часть Предисловия (под заголовком «Определение истории и важность ее»), отрывки из разных томов [39].
Известны и примеры раннего знакомства с «Историей» Карамзина на рубеже этих столетий. Старый большевик и ученый-литературовед П. И. Лебедев-Полянский в автобиографии, написанной им уже академиком в 1947 г., вспоминая годы учения во Владимирской семинарии, первым из исторических сочинений, прочитанных им тогда, назвал «Историю» Карамзина [40]. Историк Москвы П. В. Сытин (1885—1968), выросший в рабочей среде на юге России, в пятнадцать лет прочитывает все 12 томов «Истории государства Российского» и делает из них обширные выписки [41]. Родившийся в 1892 г. в Петербурге биограф М. Горького И. А. Груздев писал ему в 1927 г.: «Любовь к фактам у меня, вероятно, органическая. В возрасте, когда читают детские книжки с большими буквами, я читал «Историю государства Российского» Карамзина, а в возрасте, когда бывают без ума от Майн-Рида и Купера я читал дневники, мемуары и переписку» [42]. Вероятно, ранняя встреча с «Историей» Карамзина, особенно, если мальчик заглянул в «Примечания», явилась подготовкой и к восприятию первоисточников.
Жизнь «Истории» и ее автора продолжалась и в начале XX в., когда с его именем связывалось восприятие первых впечатлений о знаменательных событиях отечественной истории и о значении истории (в частности в этическом ее аспекте). В то же время с развитием передовой революционной мысли общественно-политические воззрения Карамзина (как, впрочем, и Соловьева, и Ключевского) представлялись все более консервативными.
«История государства Российского» побудила многих к занятиям местной историей и оказала серьезнейшее влияние на становление исторического краеведения в России. Основой отбора фактов для сочинений по истории своего края первоначально были сведения о своем городе, своей «земле» в книгах Карамзина. Издание «Ключа» Строева еще более облегчило такую работу. Видный этнограф И. П. Сахаров (1807—1863) начал с того, что в годы учения в Тульской духовной семинарии «долго и много читал» Карамзина, и «среди чтения истории Карамзина» — вспоминал он — «являлась всегда одна мысль: что такое Тула и как жили наши отцы. Я безотчетно решился написать тульскую историю» [43].
[38] Толстая С. А. Письма к Л. Н. Толстому. 1862—1910. М., 1936. С. 230—231. Сын их Илья, ученик Поливановской гимназии, просил ее «прочесть и поправить его сокращение по изложению историческому из Карамзина»,
[39] Русский литературный Пантеон: История родной словесности в классических образцах и примерах. Сост. Н. X. Вессель. Спб., 1904.
[40] Лит. наследство. М., 1948. Т. 55. Ч. 1. С. 580.
[41] Романюк С. Историк Москвы // Куранты. М., 1987. Вып. 2. С. 188.
[42] Архив А. М. Горького. М., 1966. Т. 11. С. 114.
[43] Любопытны в этом плане воспоминания С. М. Соловьева о посещении в детстве вместе с отцом священником архимандрита одного из монастырей Ростова Великого. Тот спросил отца: «Чем у вас, батюшка, малютка-то занимается?» Отец отвечал: «Да вот пристрастился к истории, все читает Карамзина». Тогда архимандрит обратился ко мне и спросил: «А, что, миленький, вычитал ты о нашем Ростове, что о ростовцах-то говорится?» (Соловьев С. М. Избранные труды. Записки. С. 271).
В то же время Сахаров понимал, что местная история не может быть только государственно политической и должна быть «частной», описывающей быт граждан, «который надобно изучать по наличным памятникам в архивах» [44]. Будучи совсем юным особенно заинтересовался 1-м томом «Истории» Карамзина и И. Е. Забелин, впоследствии знаменитый историк русского быта и археолог [45]. У Карамзина он нашел указания на значение не только письменных источников, но и выяснил для себя, что такие источники могут дать много для познания и каждодневной жизни.
Карамзин, начав работу над «Российской историей», не склонен был ограничиваться изображением только событий государственно-политической истории и «деяний» царей. Он предусмотрел главы о «состоянии» Древней России (точнее, «о состоянии жителей», что было отмечено как достоинство его труда самым ученым из прижизненных критиков Карамзина польским историком И. Лелевелем), а до того поместил главу о «физическом и нравственном характере славян древних». Таких глав в томах «Истории» немного: по одной главе в томах I, III, V, VII, X, частично VII глава VI тома и VII глава IX тома; к ним можно присоединить еще главу I тома о Русской Правде. И дело тут отнюдь не в умысле Карамзина, видевшего историю прошлого в истории государства или даже государей, как наивно полагают иногда те, кто воспитан уже на трудах ученых, появлявшихся со второй половины XIX в., а скорее в его научной добросовестности. Карамзин считал допустимым домысливать лишь тогда, когда находил хотя бы какую-то опору в источниках или научной литературе, «не дозволяя себе никакого изобретения» (I, с. XIII). И приходится, напротив, удивляться умению Карамзина извлекать информацию о быте из многообразных и тогда еще вовсе не изученных письменных источников и опередившим его время широким представлениям Карамзина об источниковой базе исторической науки, «об источниках Российской истории до XVII века»: в Предисловии он называет «древние монеты, медали, надписи, сказки, песни, пословицы; в самих томах пишет о старинных словах и обычаях, жилищах и одежде, зданиях и захоронениях, природных условиях и физическом облике человека. Ему «малейшая черта древности дает повод к соображениям» (I, с. XIII).
И потому естественно, что на «Историю» Карамзина в первую очередь опирались, начиная изучать быт Древней Руси, прошлое отдельных ее областей, появление и распространение памятников письменности, археологических и изобразительного искусства. Постоянны ссылки на «Историю» в прибавлениях к Губернским ведомостям о местных достопримечательностях и особенностях местной истории, составлявшихся по почину редактора их в Московских ведомостях В. В. Пассека [46]. Находясь в ссылке в Вятке и Владимире, это делал и Герцен [47].
В середине XIX в. считали, что излагать события, касающиеся местной истории, нельзя не «справляясь с Карамзиным» [48]. Н. Г. Чернышевский в рецензии на книгу М. С. Без-Корниловича «Исторические сведения о примечательнейших местах в Белоруссии с присовокуплением и других сведений, к ней относящихся» (1855 г.) отмечал, что автор собрал данные из «Истории» Карамзина, «Истории Отечественной войны 1812 г.» Михайловского- Данилевского и некоторых других сочинений, расположив их по порядку и описав историю каждого из городов, и что книга такая небесполезна «для тех, у кого под руками нет хорошего собрания книг по русской истории» [49].
«История государства Российского», таким образом, способствовала возрастанию интереса и к изучению народного быта, к тому, что называли тогда «народностью». Это содействовало и демократизации представлений о содержании истории и демократизации круга лиц, причастных в той или иной мере к изучению отечественной истории.
Издание «Истории государства Российского» сыграло исключительную роль в приобщении широкого читателя не только к историческим знаниям и документальным публикациям, но и вообще к научным знаниям, в ознакомлении с тем, как оформляют научные сочинения, что собой представляет то, что теперь называем научным аппаратом [50]. Этот факт немало значил для воспитания в обществе уважения к науке, к труду ученого (во всяком случае ученого-гуманитария).
Карамзин закрепил обычай публичного чтения историками им написанного. Не было бы выступлений Карамзина с чтением глав своей «Истории» еще до их издания (и информации
[44] Присенко Г. П. Проникновение в былое. Тула, 1984. С. 37—48.
[45] Формозов А. А. Историк Москвы И. Е. Забелин. М., 1984. С. 22—23.
[46] Новохатский К. Е. Историк В. В. Пассек // Вопросы историографии в высшей школе. Смоленск. 1975.
[47] Герцен А. И. Собр. соч. В 30 т. М. 1954. Т. 1. С. 369, 373, 374—376.
[48] Добролюбов Н. А. Русские классики. М., 1969. С. 406.
[49] Чернышевский Н. Г. Полн. собр. соч. М., 1947. Т. 3. С. 446—447.
[50] Афиани В. Ю. Журнальная археография и историческая наука в первой трети XIX в. // Вопросы источниковедения и историографии истории досоветского периода. М., 1976. С. 131—141; Он же. История альманаха «Русская старина» // Русская старина. Карманная книжка для любителей отечественного на 1825 год. М., 1987. Прил. к факс. изданию.
об этом, в том числе, в его же письмах), русская публика оказалась бы менее подготовленной к возможности такого общественного звучания и культурного значения публичных лекций Т. Н. Грановского, а позднее и «Публичных чтений о Петре Великом» С. М. Соловьева.
Интерес к «Истории» Карамзина предопределил интерес и к «критике» ее [51]. Именно с тех пор критические статьи о научных трудах, причем написанные не только публицистами (т. е. теми, кого и называли в XIX в. «критиками»), но и учеными специалистами и даже об ученых «частностях», прочно утвердились в «журнальной литературе», рассчитанной на широкую аудиторию. В свою очередь, это побудило и ученых уделять — при ориентации на такого читателя или слушателя — больше внимания форме изложения научного материала. Так состоялась встреча науки и широкой публики.
***
По представлениям и современников, и ученых последующего времени, Карамзин «открыл русскую историю для русской культуры» [52]. И в этом одна из заслуг его «Истории государства Российского». Влияние «Истории» Карамзина, да и личности Историографа, на восприятие прошлого в творчестве мастеров литературы и искусства было значительным не только для его современников, но и для последующих поколений.
В. А. Жуковский, друг Карамзина и близкий к нему по духу человек, сразу же уловил, чем может стать «История государства Российского»: «Я гляжу на Историю нашего Ливия как на мое будущее: в ней источник для меня вдохновения и славы» [53]. Вдохновлен чтением первых восьми томов «Истории» был и К. Н. Батюшков, задумавший большое сочинение в «карамзинском духе». «История государства Российского» давала историческую канву многим поэтам, драматургам, прозаикам 1820—1840-х гг. С изданием последних трех томов «Истории» особый интерес обнаружился к событиям так называемого Смутного времени [54].
Пушкин в 1825 г. напишет Н. И. Гнедичу, завершающему перевод «Илиады», призывая обратиться к теме отечественной истории: «Я жду от Вас эпической поэмы. Тень Святослава скитается не воспетая, писали Вы мне когда-то. А Владимир? А Мстислав? А Донской? А Ермак? А Пожарский? История народа принадлежит поэту» [55]. Любопытно отметить, что Святослав, Мстислав, Димитрий Донской, и особенно Ермак, — это те доблестные герои, которых Карамзин особо выделял в своей «Истории». Очевидно его намерение написать в том же стиле и о Пожарском в томе, которым предполагалось завершить «Историю государства Российского». Еще в 1802 г. в статье «О любви к отечеству и народной гордости» Карамзин писал о подвиге Минина и Пожарского, призывая поставить в их память монумент, и вскоре повторил это в статье «О случаях и характерах в российской истории, которые могут быть предметом художеств», где прямо ссылаясь на темы исторических картин, написанных в нашей Академии художеств, называет еще и другие темы (и опять-таки деяния Святослава и Владимира, упоминаемых в письме Пушкина) и «с живым удовольствием» воображает «целую картинную галерею отечественной истории и действие ее па сердце любителей искусства» [56].
О характере влияния «Истории» Карамзина и самого Историографа на Пушкина, а также об отношении Пушкина к «Истории государства Российского» и ее автору написано на целую библиотеку. Уже в послании «К Жуковскому» (осень 1816 г.) Карамзин для Пушкина — «сокрытого в веках священный судия». С тех пор как юноша Пушкин прочитал первые восемь томов труда Карамзина «с жадностью и вниманием» сразу же по выходе их в свет, «История государства Российского» стала одним из спутников его творческой жизни.
Страницы Карамзина, и, видимо, общение с ним побуждали Пушкина к творчеству, сделались источником информации при выборе тем поэтических произведений («Песни о вещем Олеге» 1822 г.), образной характеристики исторических деятелей, при использовании фольклорных представлений (о дубе и др.) и старинных терминов (прежде всего в поэме «Руслан и Людмила»).
[51] Козлов В. П. Полемика вокруг «Истории государства Российского» Н. М. Карамзина в отечественной периодике // История СССР. 1984. № 5. С. 88—102.
[52] Слова Г. А. Гуковского (История русской литературы. М.; Л., 1941. Т. 5. Ч. 2. С. 98).
[53] Эйдельман Н. Я. Последний летописец. М., 1983. С. 98. Кочеткова Н. Д. Жуковский и Карамзин // Жуковский и русская культура. Л., 1987.
[54] История русской драматургии XVII — первая половина XIX века. Л., 1982. С. 252, 327.
[55] Пушкин А. С. Полн. собр. соч. В 10 т. Л., 1979. Т. 10. С. 99—100. Не выражение ли это мнения Пушкина в полемике с суждениями и Карамзина, закончившего свое посвящение «Истории» словами «История парода принадлежит царю», и будущих декабристов, сформулировавших в ответ: «История принадлежит народу».
[56] Карамзин Н. М. Избранные письма и статьи. М., 1982. С. 95, 112.
Явственнее всего изучение Пушкиным «Истории» Карамзина прослеживается в трагедии «Борис Годунов» [57]. «Сей труд, гением его вдохновенный» автор посвятил «драгоценной для россиян» памяти Карамзина. Рассказывая П. А. Вяземскому о работе над трагедией, Пушкин замечает: «Ты хочешь плана? возьми конец десятого и весь одиннадцатый том («Истории государства Российского». — С. III.), вот тебе и план» [58].
Знакомство Пушкина с томами «Истории» Карамзина обнаруживается и при характеристике времени «казней свирепых» Ивана IV (при этом драматизируется послание царя в Кирилло-Белозерский монастырь), и юродивого, и особенно детальное — с основным текстом и примечаниями — при изображении событий рубежа XVI и XVII столетий [59].
Н. А. Полевой и В. Г. Белинский подчеркивали зависимость Пушкина в «Борисе Годунове» от Карамзина. Белинский полагал, что «Пушкин рабски во всем последовал Карамзину», «смотрел на Годунова глазами Карамзина и не столько заботился об истине и поэзии, сколько о том, чтоб не погрешить против „Истории государства Российского”» [60]. В этом Белинского поддержал позднее Чернышевский [61]. Сейчас выяснено, что Белинский был неправ, недооценив драматизма характеров и действий народа в пушкинской трагедии и говоря о «рабском» следовании автора Карамзину (о различии в политическом осмыслении событий у Карамзина и Пушкина написано уже немало). Но в данном случае важно отметить, что тогда даже самые глубокомысленные знатоки русской литературы рассматривали трагедию Пушкина «Борис Годунов» в русле воздействия «Истории государства Российского».
Вероятно, можно добавить еще наблюдение, о котором они не могли высказываться в печати. Едва ли не к «Истории государства Российского» восходят и приемы аллюзий и иносказаний, характерные для «Бориса Годунова», которые отметил сам его автор в письмо, написанном еще при жизни Карамзина к П. А. Вяземскому сразу по окончании трагедии: «Жуковский говорит, что царь меня простит за трагедию — навряд, мой милый. Хоть она и в хорошем духе писана, да никак не мог упрятать всех моих ушей под колпак юродивого. Торчат!» [62]. И тот, кому Бенкендорф поручил дать отзыв о новом произведении Пушкина (вероятнее всего, Ф. В. Булгарин), уловил это в своих «Замечаниях». Там, хотя и отмечено, что «дух целого сочинения монархический», подчеркивалась двусмысленность слов юродивого, изображения духовенства и особенно монолога царя («Царская власть представлена в ужасном виде»). Автор «Замечаний» решительно утверждает, характеризуя «пиесу» в целом: «Это отдельные сцены или, лучше сказать, отрывки из X и XI тома Истории государства Российского, сочинения Карамзина, переделанные в разговоры и сцены. Характеры, происшествия, мнения, все основано на сочинении Карамзина, все оттуда позаимствовано» [63]. Николай I на основании такого отзыва не допустил печатания трагедии в 1826 г. Он, как тогда говорили, не мог простить и Карамзину систему его взглядов и, особенно, системы их выражения и, конечно же, не склонен был то же дозволить Пушкину, становящемуся по смерти Карамзина первым писателем России.
Обнаруживается все больше данных и о размышлениях Пушкина над «Историей» Карамзина, о воздействии ее в последние годы его жизни, когда поэт думал посвятить себя «историографии». Самый подход Историографа к явлениям государственно-политической истории, нравственная направленность труда Карамзина становились Пушкину все более понятными и близкими. По-новому взглянул Пушкин и на соображения Карамзина о культуре Древней Руси, ее литературе, особенно когда вплотную занялся изучением «Слова о полку Игореве» и определением его места в отечественной и мировой культуре [64].
Исследователи (В. Э. Вацуро, С. С. Ланда и др.) отмечали несомненное воздействие «Истории государства Российского» на литературное творчество декабристов (а также на их общественное сознание: декабристы во многом противостояли Карамзину). В полуконспиративном литературно-политическом обществе «Зеленая лампа», в Петербурге, в 1819—1820 гг., основываясь прежде всего на «Истории», составляли компилятивные биографии исторических деятелей Древней Руси [65]. Там же истоки тематики «дум»
[57] П. В. Анненков писал: «Это любимое произведение поэта составляло, так сказать, часть его самого, зерно, из которого выросли почти все его исторические и большая часть литературных убеждений» (Анненков П. В. Материалы для биографии А. С. Пушкина. Факс. изд., М., 1985. Т. 1. С. 131). Едва ли это суждение не восходит к мнению, принятому после кончины Пушкина теми, кто знал и его и Карамзина.
[58] Пушкин А. С. Полн. собр. соч. Т. 10. С. 141.
[59] Пушкин А. С. Полн. собр. соч. Т. 7. Драм. произв. М., 1935. С. 497 (статья Г. О. Винокура).
[60] Белинский В. Г. Полн. собр. соч. М., 1955. Т. 7. С. 508, 526.
[61] Чернышевский Н. Г. Полн. собр. соч. М., 1947. Т. 3. С. 333.
[62] Пушкин А. С. Т. 10. С. 146.
[63] Пушкин А. С. М., 1935. Т. 7. С. 412—415.
[64] Шмидт С. О. «Слово о полку Игореве» и становление и развитие понятия о памятнике культуры // Памятники Отечества. 1986. № 1. С. 157—158.
[65] Томашевский Б. В. Пушкин. М.; Л., 1956. Кн. 1. С. 217—220.
К. Ф. Рылеева. Известно, что первую опубликованную «думу» «Курбский» Рылеев написал под впечатлением чтения IX тома «Истории» [66]. «История» Карамзина побудила к стихотворному воплощению сюжетов русской истории и А. И. Одоевского (поэма «Василько»; стихи о Новгороде; «Кутья», начинающаяся словами: «Грозный громко потешается // В белокаменной Москве») [67]. А В. К. Кюхельбекер уже в заключении [68] пишет историческую трагедию «Прокофий Ляпунов» фактически по «Истории» Карамзина, хотя у него были серьезные несогласия с ним в понимании путей развития стиля нашей изящной словесности (Кюхельбекер принадлежал к «архаистам», противостоящим «карамзинистам»).
Будущий знаменитый славянофил А. С. Хомяков юношей сочинил трагедию «Ермак» (поставлена на петербургской сцене в 1827 г., напечатана в 1832 г.), а затем и драму «Димитрий Самозванец».
Исследователи уже писали об обращении к «Истории государства Российского» М. Ю. Лермонтова, прежде всего, при создании «Песни про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова» [69]. По предположению Ф. М. Достоевского, вдохновил Лермонтова на «бессмертную „Песнь о Калашникове”» образ верного слуги князя Курбского Василия Шибанова, о котором Карамзин написал: «Сие имя принадлежит Истории» (IX, 35).
Воздействие «Истории государства Российского» на литературу и искусство проявлялось прежде всего, конечно, в произведениях исторической тематики, в интересе к биографии и психологии известных исторических деятелей.
Некоторые писатели старшего поколения классиков русской литературы XIX в. воспринимали «Историю государства Российского» в русле прочих сочинений Карамзина [70]. Для других же именно «История» Карамзина оставалась на долгие годы основным источником представлений и о литературе допушкинского периода.
Долго сохранялось и моральное влияние Карамзина, или, точнее сказать, созданного в общественном сознании образа Карамзина. Таково отношение к Карамзину писателей, близких к тем, кто был лично связан с Карамзиным: Гоголя, включившего слово о Карамзине в «Выбранные места из переписки с друзьями» (1847 г.), позднее Тютчева, откликнувшегося стихотворением о Карамзине в канун столетнего юбилея со дня его рождения [71], Аполлона Майкова, также написавшего стихотворение «Карамзин» и несомненно испытавшего его воздействие при создании стихотворений на исторические темы и популярных исторических сочинений в прозе [72].
Гоголь писал: «Карамзин представляет, точно, явление необыкновенное... Карамзин первым показал, что писатель может быть у нас независим и почтен всеми равно, как именитейший гражданин в государстве... Никто, кроме Карамзина, не говорил так смело и благородно, не скрывая никаких своих мнений и мыслей, хотя они и не соответствовали во всем тогдашнему правительству, и слышишь невольно, что он один имел на то право. Какой урок нашему брату писателю!..» 73
Тема совести — характерная черта русской литературы, так же как и проблема независимости мнения писателя. Не помогает ли это понять отношение к «Истории» Карамзина Ф. М. Достоевского?
Имеются прямые авторские указания на влияние «Истории государства Российского», особенно IX тома, на Достоевского, знакомого с этими сочинениями с раннего детства. По воспоминаниям родных, он всегда читал «Историю» Карамзина, «когда не было чего-либо новенького». А знаменитый географ П. П. Семенов-Тян-Шанский писал, что Достоевский знал «Историю» Карамзина «почти наизусть». Особенно врезались в его сознание образы и оценки Карамзиным «деяний» Ивана Грозного, митрополита Филиппа. Достоевский
[66] Рылеев К. Ф. Полн. собр. соч. М., 1934. С. 585—586.
[67] Одоевский А. И. Полн. собр. стих. и писем. М., 1934,
Декабрист Михаил Бестужев «выпросил» передать ему в тюремную камеру IX том «Истории» (на одной из страниц примечаний, которого обожженным прутиком затем написал иероглифы тюремной азбуки для брата Николая). Хотя ему было «очень хорошо известно» описание «зверского царствования Иоанна», Бестужев «предался чтению» с особым «чувством любопытства» и размышлял: не хотела ли его «судьба заранее познакомить с тонкими причудами деспотизма и приготовить к тому, что ожидает?» (Воспоминания Бестужевых. М.; Л., 1951. С. 404, 114).
[68] Лермонтов М. 10. Полн. собр. соч. М., 1935. Т. 3. С. 596.
[69] Гончаров И. А. Собр. соч. М., 1955. Т. 8. С. 471.
[70] Концовка стихотворения Тютчева «На юбилей Карамзина» близка к мысли Гоголя: «...Умевший, не сгибая выи / /Пред обоянием венца, // Царю — быть другом до конца // И верноподданным России». В напечатанном в 1866 г. тексте другая последняя строчка: «И до конца служить России» (Тютчев Ф. И. Соч. в 2 т. М., 1984. Т. 1. С. 350—351). Цензурой устранено противопоставление царя и России.
[71] Интересно — и в определенной мере отражает и общественно-политические воззрения обоих писателей — то, что письмо Гоголя Н. М. Языкову о Карамзине было возбуждено похвальным словом об Историографе М. П. Погодина (1845 г.), оцененным им как лучшее из сочинений Погодина, и стихотворение Майкова посвящено тому же Погодину, подготовившему к печати два тома материалов для биографии Карамзина.
[72] Гоголь Н. В. Собр. соч. М., 1984. Т 7 С. 232—233.
не был поклонником произведений молодого Карамзина, а в «Истории» его ценил прежде всего изобразительную образность и нравственное начало. Он горячо рекомендовал отрывки из «Истории» — особенно о тирании Ивана IV — для «народного чтения», как способные «действовать на воображение простолюдина». Ученые усматривают немалое влияние «Истории» Карамзина на формирование общественно-политических (особенно в 1840-е гг., в канун участия в кружке петрашевцев), нравственных, национально-религиозных представлений писателя. Он решительно не соглашался с теми, кто во второй половине 1840-х годов и позднее пытался оправдать жестокости царя Ивана государственной целесообразностью. Особо волнующим было для него изображение смятения духа царя Ивана после убийства сына (IX, 208—210) и Бориса Годунова, показанного убийцей царевича Димитрия. Достоевский размышляет о рассказах Карамзина о юродивых. Близок ему был Василий Шибанов. При этом Достоевский не принимает представлений Карамзина о покорности русского народа даже дурным властителям. Русский человек — по его убеждению — никогда не был рабом: «было рабство, но не было рабов». Обращение к Карамзину при рассуждении о тиранах и тиранстве выявляется и в «Записках из Мертвого дома», и в размышлениях последних лет жизни — в «Дневнике писателя». В 1881 г. незадолго до кончины Достоевского Владимир Соловьев и Достоевский (в роли схимника) репетировали для любительского спектакля в помощь нуждающимся литераторам едва ли не самую карамзинскую сцену трагедии «Смерть Иоанна Грозного» А. К. Толстого — разговор царя и схимника, где называются имена загубленных царем [74]. IX том «Истории государства Российского» сопутствовал мысли Достоевского до конца его дней [75].
Л. Н. Толстой, с детства знакомый с «Историей государства Российского», в 25 лет прочитал ее снова, что нашло отражение в дневниковых записях 18 ноября — 16 декабря 1853 г. В первой Толстой отмечает: «...слог очень хорош. Предисловие вызвало во мне пропасть хороших мыслей». Читал он «отрывками», без обдумывания и остановки, и, завершив чтение, написал: «Окончив Историю России, я намерен пересмотреть ее снова и выписать замечательнейшие события». (Некоторые выписки он делал во время чтения и через несколько дней после того.) [76] В старости Толстой, видимо, изменил отношение к «Истории» Карамзина, говорил, что не любит ее «за придворный тон». Но записавший эти суждения 1905 г. Д. П. Маковицкий передает и другую мысль Толстого в связи с чтением книги об Александре I Н. К. Шильдера, которая «дурно написана». В ответ на реплику, что это — набор материала, и трудно быть историком без таланта, Толстой воскликнул: «Да, как это Карамзин перебрался через документы всей русской истории!» [77]
Толстой понимал, какое место занимал Карамзин в общественной жизни его времени, как велико было впечатление современников от знакомства с томами «Истории». Обдумывая план романа о декабристах среди знаменательных событий весны 1824 г., выделяет выход в свет X и XI томов «Истории государства Российского». В черновых вариантах «Войны и мира» Карамзин изображен спорящим с М. М. Сперанским (противопоставляются мысли «Записки» Карамзина и проекта Сперанского); он — знакомый князя Василия, Жюли. Вероятно, и к Карамзину относятся рассуждения в «Войне и мире» о «прежних историках», которые «описывали деятельность единичных людей, правящих народом; и эта деятельность выражала для них деятельность всего народа» [78].
Более всего обнаруживается прямая зависимость от Карамзина в художественных произведениях о событиях российской истории XVI—XVII вв., т. е. того периода, который был ярче всего отображен в IX—XII томах «Истории государства Российского».
В драмах Л. А. Мея «Царская невеста» (1849 г.) и даже «Псковитянка» (1860 г.) (где в трактовке образа грозного царя обнаруживается воздействие Соловьева), служивших позднее основой для опер Н. А. Римского-Корсакова, заметны иногда не только сюжетные, но и текстуальные совпадения с IX томом «Истории» [79]. Еще яснее это выявляется в драмах забытых сейчас авторов об эпохе Ивана Грозного, даже тех, которые были написаны в 1860-е гг., т. е. уже после появления и обсуждения трудов, оспаривающих трактовку деятельности царя Ивана Карамзиным.
Восприятие «Истории» Карамзина во многом объясняет и влечение к определенным сюжетам из истории Древнего Рима — к событиям времен императоров Калигулы и Нерона, в жизни которых был отмеченный Карамзиным при сравнительной характеристике Ивана Грозного переход от благого начала и следования добрым советам к безумству самовластия
[74] Толстой А. К. Собр. соч. М., 1969. Т. 3. С. 543.
[75] Туниманов В. А. Отголоски девятого тома «Истории государства Российского» в творчестве Ф. М. Достоевского // Slavia. 1980. R. 49. S. 4. С. 350—351.
[76] Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. М., 1937. Т. 46. С. 200—209.
[77] Маковицкий Д. П. Яснополянские записки // Лит. наслeдство. 1979. Т. 90. Ч. 1. С. 335, 449.
[78] Карлова Т. С. Толстой и Н. М. Карамзин // Учен. зап. Горьк. ун-та. Вып. 77. Л. Н. Толстой. Статьи и материалы. Вып. 6.
[79] Мей Л. А. Избр. произв. Л., 1972. С. 432, 539.
и кровопролитиям [80]. Образы этих исторических деятелей и осуждение их деспотизма (и деспотизма вообще) театральной публикой, воспитанной на чтении «Истории» Карамзина, воспринимались сквозь призму усвоенных еще в юные годы оценок Карамзина — в XI томе он подчеркивал (причем в буквальном смысле слова, выделяя особым шрифтом), характеризуя Калигулу («образец Государей и чудовище») и Нерона («предмет любви, предмет омерзения»), свое отношение к ним (IX, 259).
А. Н. Островский обратился к историческому жанру в 1860-е гг. В библиотеке его были отдельные тома «Истории государства Российского», в том числе последние четыре, где много отчеркнутых мест [81]. В черновой рукописи драматической хроники «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский» драматург прямо ссылается на использование материалов «Истории государства Российского» [82].
Высоко ценил «Историю» Карамзина И. С. Тургенев, который советовал начинающим писателям, решившимся сочинять драмы на сюжеты из русской истории, читать именно эти книги. Одна из таких писательниц замечала: «Я бросила писать, но не мысль о писании. И тогда же начала читать „Историю" Карамзина» [83]. В библиотеке писателя во Франции «История государства Российского» сохранялась и в оригинале, и в переводе на французский язык, возможно, для обращения к этому изданию тех, кто не мог читать по-русски [84].
Ближе других крупных писателей середины XIX в. к восприятию Карамзиным событий XVI столетия, пожалуй, А. К. Толстой. Только хорошо зная основной текст и примечания IX тома «Истории», а также тогда уже изданные дважды Н. Г. Устряловым сочинения Курбского (включавшие и послания к нему царя Ивана), А. К. Толстой мог написать в 1863 г. в Предисловии к первому изданию «Князя Серебряного» (книге, имевшей характерный подзаголовок «Повесть времен Ивана Грозного»): «В отношении к ужасам того времени автор оставался постоянно ниже истории. Из уважения к искусству и к нравственному чувству читателя, он набросил на них тень и показал их по возможности в отдалении. Тем не менее он сознается, что при чтении источников книга не раз выпадала у него из рук, и он бросал перо в негодовании, не столько от мысли, что мог существовать Иоанн IV, сколько от той, что могло существовать такое общество, которое смотрело на него без негодования» [85]. Здесь нетрудно усмотреть и несогласие с утверждениями Карамзина в IX томе и еще более ясно и лаконично высказанными ранее в «Записке о Древней и Новой России» (XII, прилож. с. XII). Но зато эта фраза Толстого вызывает прямое сопоставление со стихотворением того же Карамзина о Древнем Риме, напечатанном впервые при Павле I: «Тацит велик, но Рим, описанный Тацитом, // Достоин ли пера его? // В сем Риме, некогда геройством знаменитом, // Кроме убийц и жертв, не вижу ничего. // Жалеть об нем не должно: // Он стоил лютых бед несчастья своего, // Терпя, чего терпеть без подлости не можно!» [86] Тацитом после IX тома «Истории» декабрист Рылеев назовет самого Карамзина.
Близость сочинений А. К. Толстого к «Истории» Карамзина отмечена и Достоевским, и историком В. О. Ключевским, который в «Курсе русской истории», вслед за цитатой Карамзина, приводит строки из трагедии «Царь Федор Иоаннович» [87]. У Карамзина воспринята мысль о «малолетстве духа» царя Федора (X, 10). В балладах и драмах А. К. Толстого обнаруживаются текстуальные совпадения с «Историей», а исторические факты рассматриваются с точки зрения моральных норм [88]. Благодаря широкому распространению этих замечательных творений А. К. Толстого, политические и нравственные идеи Карамзина тоже начинали как бы новую жизнь.
Если прямо подводящая мысль к труду Карамзина «История государства Российского от Гостомысла до Тимашева» А. К. Толстого имеет скорее пародийный характер и сатирическая ее направленность сознательно смягчена, то «История одного города» М. Е. Салтыкова-Щедрина является уже подлинной, не имеющей себе подобных сатирой па события отечественной истории и их изображение. Автора, как он отмечает и в уведомлении «От издателя» «не покидал грозный образ Михаила Петровича Погодина», в то время среди историков едва ли не самого рьяного адепта Карамзина. С «Историей» Карамзина самые непосредственные ассоциации и в «Обращении к читателю от последнего архивариуса-летописца», вызывающем мысль о «Предисловии» к «Истории государства Российского», и тексте IX тома, где Иван IV сравнивается с римскими императорами: «Ужели во всякой
[80] История русской драматургии. Вторая половина XIX — начала XX века. До 1917 г. Л., 1987. С. 313 (М. Н. Виролайнен. Гл. Историческая драматургия 1850 —1870-х годов).
[81] Библиотека А Н. Островского. Л., 1963. С. 68—69.
[82] История русского драматического театра. М., 1980. Т. 5. С. 138.
[83] Клеман М. К. Переписка начинающего автора // И. С. Тургенев. Орел, 1940. С. 319.
[84] Тургеневский сборник. Л., 1968. Т. 4. С. 113.
[85] Толстой А. К. Князь Серебряный. Спб., 1907, С. 1—2.
[86] Карамзин Н. М. Полн. собр. стихотворений М.; Л. 1966. С. 239.
[87] Ключевский В. О. Соч. М., 1957. Т. 3. С. 20.
[88] Толстой А. К. Собр. соч. Л„ 1969. Т. 1 С. 628; Т. 3. С. 539, 540, 546, 553 (Коммент. И. Г. Ямпольского)
стране найдутся и Нероны и Калигулы, доблестью сияющие, и только у себя мы таковых не обрящем. Смешно и нелепо даже помыслить таковую нескладицу, а не то чтобы оную вслух проповедывать...» Прямые намеки на «Историю» и в объяснении «начала исторических времен», о призвании градоначальника, напоминании о словах киевского Святослава «Иду на Вы», при описании «подвигов» Бородавкина; обыгрываются обычаи и непритязательность к быту того же Святослава в характеристике Угрюм-Бурчеева, который и переименовал «в память великого князя Святослава Игоревича Глупов в город Непреклонск». Салтыков-Щедрин имел в виду, что его читатели знали «Историю государства Российского», более того, что само имя Карамзина уже стало именем-символом, и потому Эраст Андреевич Грустилов, умерший, как и Александр I в 1825 г., охарактеризован как «Друг Карамзина».
«История» Карамзина в век частого обращения к «эзопову языку» давала основания власть предержащим искать примеры использования такого языка в современной литературе. Это также обыграно М. Е. Салтыковым-Щедриным. В очерке 1879 г. «Больное место» он приводит рассказ о некоем генерал-майоре Отчаянном, который по выходе из кадетского корпуса не читал ни одной книги. А затем набрел на «Историю государства Российского» и «так был ошеломлен вольномыслием в ней заключающемся», что, «исцарапав» карандашом все ее тома, прислал в Департамент с резолюцией: «Сообразить и доложить с справкою какому оный Карамзин наказанию подлежит, а также и о цензоре». «И только тогда успокоился», когда ему объяснили, что «Карамзин был тайным советником и пользовался милостью монарха» [89]. Не нужно забывать, что в труде официального Историографа можно было искать и при желании находить исторические факты, допускающие использование их и в антимонархических целях. (Об этом за рубежом напомнил еще в 1843 г. француз де Кюстин, заклеймивший Николаевскую Россию.) [90] А читатели Карамзина в годы, когда печатались исторические сочинения Н. Щедрина, в высокой степени обладали искусством читать между строк.
Во второй четверти XIX в. «История» входила еще в основной круг чтения и художественной интеллигенции тех лет, даже независимо от возможности обращения к ее содержанию в живописных произведениях. По воспоминаниям спутника К. Брюллова во время его путешествия на Ближний Восток в 1835 г., уже после славы «Последнего дня Помпеи», художник «по вечерам иногда читал Карамзина, и последствиями этого чтения были сначала многочисленные рассуждения о возможности существования русской национальной живописи, а потом основная идея будущей картины «Осада Пскова». По мнению Брюллова, только в двух событиях у Карамзина показано, что «все сделал народ» — при изображении взятия Казани в 1552 г. и осады Пскова. Это подтверждается и воспоминаниями живописца и археолога Ф. Г. Солнцева — написанное Карамзиным Брюллову не нравилось, и он говорил: «Здесь все цари, а народа нет» [91]. А другой великий русский художник Александр Иванов просил прислать ему в Рим «Историю» Карамзина и «Повествование о России» Н. Арцыбашева (с критикой труда Историографа). Арцыбашев ему пришелся более но душе, о чем и написал в 1846 г. в письме к профессору и поэту С. П. Шевыреву — поклоннику Карамзина: «... У Карамзина прекрасным русским слогом, очень вежливо и учтиво, выглажены все остроты, оригинальности и резкости, так что все, что сзади текста в конце книги (выписки из летописей), то лучше самой книги. Извините, пожалуйста, что пустился говорить с Вами дерзко. Но, право, это только порывы русского к истине» [92].
Художники слова, кисти и резца, композиторы и актеры продолжали еще долго черпать вдохновение в изображении исторических лиц и их деяний из основного текста «Истории» и из помещенных в «Примечаниях» текстов литературных памятников, хотя большинство обращалось к примечаниям лишь в поисках правдивых и точных деталей, необходимых для воплощения замысла.
Ныне наиболее известны произведения, созданные не без первичного воздействия Карамзина (особенно последних четырех томов «Истории») во второй половине XIX в.: прежде всего картина И. Е. Репина «Иван Грозный и сын его Иван», а также знаменитые скульптуры М. Антокольского «Иван Грозный», «Нестор», «Ермак». И. С. Тургенев, восхищенный скульптурой «Иван Грозный» в 1871 г., характеризовал ее в тоне, явно восходящем к IX тому «Истории» Карамзина [93]. Прямое следствие чтения Карамзина более всего заметно в произведениях менее ярких и масштабных — например, в небольшой картине Г. Г. Мясоедова (в доме-музее Н. А. Ярошенко в Кисловодске), изображающей встречу царя Ивана и юродивого Николы Саллоса в Пскове, подробно и ярко описанную и в IX томе (с. 90—91), и в примечаниях к нему. В 1892 г. известный прогрессивными взглядами
[89] Салтыков-Щедрин М. Е. Полн. собр. соч. М., 1971. Т. 12. С. 509—510.
[90] Кюстин Л. Николаевская Россия. М., 1930. С. 56—57.
[91] К. П. Брюллов в письмах, документах и воспоминаниях современников. М., 1952. С. 104, 112.
[92] Цит. по кн.: Стасов В. В. Избр. соч. В 3 т. М., 1952. Т. 2. С. 60 — 61 (Статья «О значении Иванова в русском искусстве», 1880 г.)
[93] Тургенев И. С. Полн. собр. соч. и писем М.; Л., 1967 Т. 14. С. 246—249.
и отличавшийся достоверностью в деталях своих картин, С. В. Иванов, занявшись исторической живописью (к тому же частично в учебных целях) прежде всего счел необходимым приобрести «Историю» Карамзина [94]. К томам «Истории», особенно к примечаниям, обращался позднее не раз Аполлинарий Васнецов, работая над изображениями древней Москвы. О взглядах Карамзина, в частности, на события России XVI в. напоминали читателям рубежа XIX—XX вв. и пользовавшаяся большой популярностью статья Н. И. Костомарова «Личность Ивана Грозного» (впервые напечатанная в № 10 «Вестника Европы» за 1871 г.), где историк соглашается «со сложившейся под пером Карамзина» точкой зрения на Ивана Грозного как на самовластительного тирана, и очерк Н. К. Михайловского начала 1890-х гг. «Иван Грозный в русской литературе».
Вдохновляющий художников и композиторов к созданию произведений на темы отечественной истории В. В. Стасов в трактовке образа Ивана Грозного также находился в сфере воздействия IX тома «Истории» Карамзина. Это прослеживается и по его откликам на трагедию А. К. Толстого, на выставленные для обозрения скульптуры Антокольского и картину Репина, и при обсуждении с Римским-Корсаковым либретто «Псковитянки» (Стасов настаивал на введении в оперу юродивого Николы Саллоса).
В разгар работы М. П. Мусоргского над оперой «Борис Годунов» В. В. Стасов вместе с ним читал «Историю» Карамзина, находя там подробности, использованные затем в сцене под Кромами и в других. Узнав, что имперский посол подарил царевичу Федору попугаев (X, 108), композитор сочинил на собственный текст рассказ царевича «про попиньку». В объявлении о новой опере «Борис Годунов» было написано, что «сюжет заимствован из Пушкина и Карамзина» [95]. А в 1874 г., когда композитор А. П. Бородин объявил, что «снова принимается (и уже окончательно) за оперу „Князь Игорь”», Стасов отправился к нему вечером» «с Летописями, Карамзиным и „Словом о полку”» [96]. Между тем к тому времени было уже немало трудов о Руси удельного периода — в их числе монография и тома «Истории России» Соловьева.
Исполнение Ф. И. Шаляпиным главной роли в опере «Псковитянка» в Русской частной опере С. И. Мамонтова в 1896 г. особенно прославило его. Шаляпин не раз вспоминал, как готовился «с великим волнением» («предстояло изобразить трагическую фигуру Грозного Царя — одну из самых сложных и страшных фигур русской истории»), «читал книги», «ходил в Третьяковскую галерею смотреть картины Шварца, Репина, скульптуру Антокольского» [97]. А это все произведения, созданные под влиянием IX тома «Истории» Карамзина.
То, что именно к Карамзину обращались еще на рубеже XIX и XX вв. при постановке оперы «Борис Годунов», подтверждает и сам Шаляпин в воспоминаниях: «Изучая „Годунова” с музыкальной стороны, я захотел познакомиться с ним исторически, прочитал Пушкина, Карамзина». Рассказывая об «ученых изысканиях» режиссеров-постановщиков оперы «Борис Годунов», вспоминает, как они «вычитывали» «у Карамзина» [98].
Известно, как старательно готовились к постановке трагедий А. К. Толстого в Московском Художественном театре, изучая литературу, подлинные памятники старины и изображения их. К. С. Станиславский писал о поездке в Ростов Великий и постановке трагедии «Смерть Иоанна Грозного», в которой он исполнял роль царя. (Исполнителем этой роли был и В. Э. Мейерхольд.) Образ царя в обоих описаниях явно навеян IX томом «Истории» Карамзина [99]. Участникам массовых сцен спектаклей читали лекции о «главных типических чертах эпохи» по историческим источникам и сохранившимся памятникам. И первым из историков режиссер МХТ А. А. Санин в «конспектическом изложении лекции» называет Карамзина [100].
Долголетие «Истории государства Российского» и созданных Карамзиным образов исторических лиц и ситуаций как источникового фундамента произведений литературы и искусства соответствующей тематики поистине удивительно и не имеет аналогий в русской исторической литературе XIX в.
Немало десятилетий большинство потребителей литературы и произведений искусства были знакомы с прошлым отечества преимущественно по «Истории государства Российского» (или, что чаще, по ее фрагментам). Отраженные в научных и публицистических изданиях и в университетских спорах вопросы прошлого России — о ходе самого процесса
[94] Грановский И. Сергей Васильевич Иванов. Жизнь и творчество. М., 1962. С. 131.
[95] Орлова А. Труды и дни М. П. Мусоргского. Летопись жизни и творчества. М., 1963. С. 235, 249, 276, 290.
[96] Стасов В. В. Письма к родным. М., 1952. Т. 2. С. 223.
[97] Ф. И. Шаляпин. М., 1957. Т. 1. С. 146; см. также с. 280—281.
[98] Там же. С. 148, 314.
[99] Станиславский К. С. Моя жизнь в искусстве. М., 1983. С. 199, 214—215.
[100] Соловьева И. Н. Работа Художественного театра над пьесами А. К. Толстого // Театральное наследие. Режиссерские экземпляры К. С. Станиславского. В 6 т. М., 1980. Т. 1. С. 23.
исторического развития, общем и особенном в отечественной и во всеобщей истории, о роли народа и экономического фактора в истории и др.— оставались еще вне внимания такой «публики». И потому к «Истории» Карамзина, а еще пуще к компиляциям, на ней основанным, обращались не только более или менее крупные писатели и художники, но и те, кто имели лишь временный успех в обществе, а то и вовсе третьеразрядные ремесленники от литературы и искусства («чернильные витязи» по выражению Белинского [101]), имена которых ныне мало что говорят даже специалистам-ученым. Сочинения и картины их наводняли книжный рынок, театральную сцену и художественные салоны, удовлетворяя сиюминутные ожидания публики (например, в занимательном чтиве, душещипательном зрелище на сцене или в изображении живописца).
Через школьное чтение, через художественную литературу и театр, оперу и изобразительное искусство впитывались представления о прошлом России, восходящие к «Истории» Карамзина и становящиеся уже устойчивыми мифами и западноевропейского обывателя [102].
Использование, так сказать, в меркантильных целях «Истории государства Российского» литераторами объяснено еще в статье В. Ф. Одоевского в пушкинском «Современнике». Одоевский отмечает, что в России, как и в других странах Европы, «люди с талантом обратились к отечественным предметам; ... явились народные драмы и повести». Но «посредственность потянулась вслед за талантом и довела исторический род до нелепости...» И показывает, как это делается: «... раскрыли Историю Карамзина, вырезали из нея несколько страниц, склеили вместе...» [103] Н. Г. Чернышевский явно под впечатлением этой статьи иронизировал в 1855 г.: «Не так писали в старину: тогда, без всяких хитростей, половину страниц романа выписывали из какой-нибудь хорошей исторической книги — особенно богатый материал давала „История” Карамзина, а другая половина наполнялась незамысловатыми, но очень трогательными или до уморительности смешными приключениями каких-нибудь Владимиров, Анастасий и Киршей. „История” Карамзина написана прекрасно, стало быть, нет и спора о том, что одна половина романа была хороша; а другая половина была еще лучше!» [104] Но и эти данные — дополнительное свидетельство того, как долго именно «История государства Российского» оставалась первоначальным и основным резервуаром исторических знаний для разных слоев населения России и идеологически воздействовала (причем отнюдь не всегда в прогрессивном плане) на общественное сознание. Так «История» Карамзина прямо (хотя бы в хрестоматийных отрывках) или опосредованно входила в культуру повседневности.
Исторические знания — существеннейшая часть социальной экологии. Воспитание историей неотделимо и от нравственного воспитания, от формирования общественно-политических воззрений, даже эстетических представлений. Издание «Истории государства Российского», причем в полном виде и со столь необходимым и по мнению самого Карамзина «Ключом», помогает увидеть не только первоистоки важных явлений в истории русской науки, русской литературы, русского языка, но и облегчает изучение исторической психологии, истории общественного сознания.
Карамзин стремился писать — как он сам говорил — для души, ума и сердца. История воплощена в образах. В его книгах, как и в других классических произведениях отошедших эпох, находим общечеловеческое, волнующее и наших современников в поисках нравственных оценок прошлого и взаимосвязи времен.
[101] Белинский В. Г. Полн. собр. соч. М., 1955. Т. 6. С. 76.
[102] Это хорошо обыграно Ф. И. Шаляпиным в письме 1929 г дочери из Франции (Ф. И. Шаляпин. Т. 1. С. 555).
[103] Современник. Спб., 1836. Т. 2. С. 207—208.
[104] Чернышевский Н. Г. Полн. собр. соч. М., 1947. Т. 3. С. 437.