СЕРГЕЙ ТРОФИМОВ

Говорят мне: будь умней,
водку и вино не пей,
поступи учиться в вуз,
кончишь вуз и будешь — туз.

Буду, — говорю, — умней,
водку ж брошу, ей-же-ей!
Брошу, воля коль Господня,
только завтра, не сегодня.

И вот уже подходит вечер,
а день отходит, отошел,
ушел куда-то, сгорбив плечи,
как параноик на укол.

А вечер чист — и чище к ночи,
прозрачен и до звезд глубок.
Я сексуально озабочен,
неполноценен и жесток.

Годива на позор решилась.
В толпе вокруг — и я стоял.
— Скажи на милость, на немилость,
но вслух, о Боже! — я шептал.

Несла река русалок в сети,
мелькали бедра и хвосты...
Да будет жить на белом свете
лишь тот, чьи сети не пусты!

Чай, сторож, сахар, мандарины,
диван, машинка, столик, вэф.
Стою средь ровныя долины —
не человек, не бог, не лев.

Да будет жить на белом свете
лишь тот, чьи сети не пусты!
Да будет славен в этом свете
Сын Человеческий — не ты.

Вовеки, присно и отныне
гляжу навстречу из зеркал.
Глас вопиющего в пустыне —
не видел, не любил, не знал...

Не обрести душе покоя,
и смертный призрачен покой.
Должно быть я ее не стою,
но каждый миг она со мной.

Она со мною, как ребенок,
и чистый взгляд не отведет
от глаз моих, где лжи так тонок
лукавый масляный налет.

Она мне верит, словно богу,
людскому не предаст суду,
подскажет легкую дорогу, —
за это ей гореть в аду.

Познав начала и концы,
в дремоту погружен,
сидит великий Лао-цзы
вдали от всех времен.
Он чайкой легкою парит,
не ведая свинца,
и безмятежный свет горит
на зеркале лица.
Он юркой рыбкой золотой
в воде скользит, кружит.
Опущенный крючок стальной
над ним как меч блестит.
Он ланью мчится по лугам,
не смяв цветов и трав,
он обойдет любой капкан,
об этом не узнав.
Когда ж свой облик обретет,
пойдет — задумчив вид,
о жердь споткнется, разобьет
коленку, но смолчит.

Влажный воздух весеннего вечера,
сыроватая зелень листвы;
мне не будет попутного-встречного
на тропе среди сочной травы.

Облака, как года отлетевшие,
над верхушками крон разнеслись
во все стороны, словно прозревшие
неоглядную новую высь.

Голубое пятно чисто светится
надо мною, тускнея, и в нем
проплывает Большая Медведица.
Лес шумит как в бреду о своем.

Я спускаюсь в дремучие заросли,
где за мною смыкается мрак...
В этом мире нет страха и жалости.
Я иду никуда, просто так.