ВИКТОР КУЛЛЭ

Под английским дождем паутинка, которую он
сотворил по подобию некогда лучших времен,
провисает и рвется. Огромные капли до срока
рушат ткань мироздания. Время безжалостно для
ощущающего себя как разбухшая тля
уроженца Востока.

Можно спрятаться в щель между рамами, заново свить
уязвимое кружево, выпустить первую нить
и за ней остальные. Но огненный шлейф сигареты,
рассыпающей искры за толстым оконным стеклом,
вероятно, пугает его окончательным злом —
наподобье кометы.

Получается так, что единственный выход иском
между влагой и пламенем, временем и языком.
Обитателю мира сего, не в укор поднебесью,
совершенно бессмысленно плакаться и вопрошать...
Как бы там ни случилось, но я научился дышать
этой дьявольской смесью.

Как бы там ни случилось — плевать, что стоит на кону,
и какая страна за окном, и какому рожну
вознамылился теплый аукнуть свое кукареку.
Ткань разодрана в клочья и ливень бессмысленно лют,
и окурок летит за окно как бесславный салют
уходящему веку.

Все едино, струя дождевая и клейкая нить
отучают тебя от роскошества плакать и пить,
репетировать гибель, неделями не просыхая.
Истончают тебя по подобию ткани, зане
невозможно поверить, что завтра в промытом окне,
беззаботно порхая,

проживатель единственной жизни, ослушник и мот
выбирает себе в достояние ветер и мед.
Медуницы и осы его обувают на бабки.
У него получается легше и много вольней,
на него ополчаются орды сановных свиней,
он пьянеет с полбанки...

Настороженным глазом буравя наставшую тьму,
под английским дождем потихоньку смекаешь, к чему
каббалисты рисуют пробелами между словами.
Паутина разодрана в клочья. Из черных прорех
без помех хлещет ливень, который когда-нибудь всех
уравняет правами.