АЛЕКСАНДР ФРАДИС

есть на каждом листе календарном
дабы впредь мы не знали забот
четкий перечень в ритме ударном
красных дат и рабочих суббот

в промежутках меж грохотом стали
и воинственным лязгом газет
припадаем мы к зелью устами
по пути на парад иль в клозет

в этом веяньи явно влиянье
искривления времени
                    но
воздаяние за возлиянья
род людской не пугает давно

по морозам и метаморфозам
утирая то водку
                то пот
мы дотянем наш век под гипнозом
черных дат и кровавых суббот

Преодолев полосу невезенья на брюхе,
в перьях и пухе, в бумажной трухе, будто в прахе,
драные джинсы сменив на парадные брюки,
вытянув руки,
              бреду, натыкаясь на плахи...

Ложные страхи! Пора бы прийти в умиленье
от всенародного мления! Прочь умаленье
планов, идей и значенья великой эпохи!
Есть недостатки, конечно,
                          но плахи — не плохи!

Это такая попытка приятия мира —
выдавить желчь на бумагу японской пипеткой
и раствориться в колоннах, шагающих мимо
поступью гордой, сверяя маршрут с пятилеткой, —

к новым высотам, зияющим над континентом, —
слесарь с дояркой и прапорщик с интеллигентом!
Вывернуть мир наизнанку с таким контингентом —
плевое дело.
             Хана буржуазным агентам!

Кентом дымя, возвёдем города из брезента
в джунглях и в Арктике!.. (Голос жены: «Полотенце...)
— Брысь, отщепенцы! От вас не приемлю презента!..
(...нужно под краном смочить.
                              У него инфлюэнца.»)

Ноябрь. Эпидемия гриппа
ломотой корежит скелет.
Отправлена пышная грива
в корзину за выслугой лет.
То оттепель дразнит игриво,
то стужа заносит стилет.

Сограждане входят с опаской
в общественный транспорт, как в лес,
скрывая под марлевой маской
зрачков лихорадочных блеск.

На службе, у касс, в заведеньях,
без тени ухмылки — всерьез! —
вверяют свои сновиденья
начальству,
            сморкаясь до слез.

Ночами читают Пикуля,
кидая бессоннице кость.
Жуют с отвращеньем пилюли
от кашля и нервных расстройств.

Потом обращаются к водке,
сочтя ее меньшим из зол,
поскольку в надсаженной глотке
мозоли натер этазол.

Проблемы все неразрешимей —
и, сунув термометр в рот,
мечтой о постельном режиме
блажит занемогший народ.

...Не пялься с надеждой на флюгер.
Чихая на мир, не ворчи.
Отсутствие снега на юге
причиной считают врачи!

Они в шутовском облаченьи
шныряют по темным углам,
сверяя влеченье к леченью
с параграфом плана,
                    а план —

загнать в карантин пилигрима,
колючкой опутать леса.
Намордник надежнее грима
сотрет выраженье с лица.

Ноябрь.
Эпидемия гриппа.
На пальцах — микробов пыльца.

Заполонив садовую скамейку,
почтенный старец наставлял семейку:
— ...подъехала к ОВИРу «канарейка» —
и тут же объявили карантин...
Шуршали шины, задевая бровку.
Мишпуха снизу вверх внимала робко.
А Моисей — вчерашний полукровка —
в воображеньи чистил карабин.

Не убоясь повального крещенья,
но опасаясь кораблекрушенья,
с боями прорывает окруженье
бессмертный, но болезненный народ.
В отчаянье решаются на это
и те, на ком не стёрлась Божья мета,
зане талант — не род иммунитета
от гриппа, а как раз наоборот.

Перед отлётом дёргаясь в канкане,
как звери, побывавшие в капкане,
со скрипками, фигурными коньками,
с холстами и стихами в тайниках,
отвергнув социальные заказы,
бегут, спасая разум от заразы,
пииты, лицедеи, богомазы
в терновых — то есть лавровых — венках.

Нас не уберегут от эпидемий
светила медицинских академий,
а тошноту от взлётов и падений
наверняка не снимет аэрон.
Любой недуг предполагает кризис,
когда в глазах пылающие крысы,
вороньей стаей облепив карнизы,
на идише сулят Армагеддон.

Глодает Чоп таможенные тромбы.
Трещат по швам контейнеры и торбы.
А сам создатель водородной бомбы —
лишь «экс-лауреат и клеветник».
Но в карантинно-вирусной державе
не продержаться на скандальной славе:
войдя в сношенья с прессой и послами,
рискуешь триппер подцепить от них.

Не роль, но Рок ведёт царя Эдипа...
Ослепшие от насморка и хрипа,
мы покидаем пир во время гриппа
навстречу новым ливням и снегам.
Наш поезд проплывает вдоль платформы,
как столбик ртути, приближаясь к норме.

На санитара в офицерской форме
задумчиво взирает Вальсингам.