ЮРИЙ АСЛАНЬЯН

Проволоку лесоповальной зоны
брали чисто и наверняка
двое заключенных в черном, как вороны,
распластавшись в ножницах прыжка.
И хоть в подсумке хватит пуль на всех,
не тяжелей закона магазины:
мне первый выстрел надо сделать вверх,
чтобы потом не промахнуться в спины.
Заросли густы и высоки,
в зарослях бежать — нужна сноровка.
Мне стрелять с колена не с руки,
впрочем, и с руки стрелять неловко.
Я настиг сбежавших у ручья
и сказал им: «Граждане, стоять!
Все равно — не пуля, так статья —
всем троим свободы не видать!»
«Побежишь, когда захочешь пить, —
процедил сквозь зубы старый бич, —
чистая вода здесь. Может быть,
сам попьешь, если сумел настичь?»
Показал мне зубы бич, спустив,
как с цепей, прокуренную стаю...
...Я был молод и самолюбив,
глуп я был, как нынче понимаю.
И я лежа — за глотком глоток —
выпил чашу беглого суда...
По законам каторжных дорог
мертвой стать могла моя вода.
Был бы бог, то я бы попросил,
чтоб библейскими законы были —
я бы мог убить, но не убил,
и меня могли убить, но не убили.

У меня братан — бандит,
в пермском лагере сидит
и перо стальное точит —
погубить кого-то хочет...

Я сказал бы брату: «Брат,
разве кто-то виноват?
Если будет — не помрем,
распиши меня пером!
Наколи себе рисунок!
Это вору не связать,
эту злобную фортуну
в карты не переиграть.»

Я сказал бы брату: «Брат,
возвращайся, брат, назад,
уноси в горячке ноги,
но не засветись в дороге
в сорок белых киловатт.
Потому что время — ворог,
вор в законе, срок и морок».
Я сказал бы брату: «Брат,
на халяву хлорка — творог,
если сам себе не дорог.
Если ты не вовсе гад,
возвращайся поскорей
из-за трех своих морей,
чтоб успеть на девять дней,
не на девять, так на сорок
сороков календарей».

От Курил и до Карпат
скалит зубы брату брат.