IX
Только что я занес ногу за высокий порог калитки, вдруг чья-то сильная рука схватила меня за грудь.
— Кто сей? — взревел чей-то голос,— друг или не друг? Кайся!
— Это наш, наш! — завизжал подле голосок Липутина,—
это господин Г—в, классического воспитания и в связях с самым высшим обществом молодой человек.
— Люблю, коли с обществом, кла-сси-чес... значит, о-бразо-о-ваннейший... отставной капитан Игнат Лебядкин, к услугам мира и друзей... если верны, если верны, подлецы!
Капитан Лебядкин, вершков десяти росту, толстый, мясистый, курчавый, красный и чрезвычайно пьяный, едва стоял предо мной и с трудом выговаривал слова. Я, впрочем, его и прежде видал издали.
— А, и этот! — взревел он опять, заметив Кириллова, который всё еще не уходил с своим фонарем; он поднял было кулак, но тотчас опустил его.
— Прощаю за ученость! Игнат Лебядкин — образо-о-ваннейший...
Лопнула в груди Игната.
И вновь заплакал горькой мукой
По Севастополю безрукий.
— Хоть в Севастополе не был и даже не безрукий, но каковы же рифмы! — лез он ко мне с своею пьяною рожей.
— Им некогда, некогда, они домой пойдут,— уговаривал Липутин,— они завтра Лизавете Николаевне перескажут.
— Лизавете!..— завопил он опять,— стой-нейди! Варьянт:
В хороводе других амазонок;
Улыбается с лошади мне
Ари-сто-кратический ребенок.
«Звезде-амазонке».
— Да ведь это же гимн! Это гимн, если ты не осел! Бездельники не понимают! Стой! — уцепился он за мое пальто, хотя я рвался изо всех сил в калитку.— Передай, что я рыцарь чести, а Дашка... Дашку я двумя пальцами... крепостная раба и не смеет...
Тут он упал, потому что я с силой вырвался у него из рук и побежал по улице. Липутин увязался за мной.
— Его Алексей Нилыч подымут. Знает ли, что я сейчас от него узнал? — болтал он впопыхах.— Стишки то слышали? Ну, вот он эти самые стихи к «Звезде-амазонке» запечатал и завтра посылает к Лизавете Николаевне за своею полною подписью. Каков!
— Бьюсь об заклад, что вы его сами подговорили.
— Проиграете! — захохотал Липутин.— Влюблен, влюблен как кошка, а знаете ли, что началось ведь с ненависти. Он до того сперва возненавидел Лизавету Николаевну за то, что она ездит верхом, что чуть не ругал ее вслух на улице; Да и ругал же! Еще третьего дня выругал, когда она проезжала,— к счастью, не расслышала, и вдруг сегодня стихи! Знаете ли, что он хочет рискнуть предложение? Серьезно, серьезно!
— Я вам удивляюсь, Липутин, везде-то вы вот, где только этакая дрянь заведется, везде-то вы тут руководите! — проговорил я в ярости.
— Однако же вы далеко заходите, господин Г—в; не сердчишко ли у нас екнуло, испугавшись соперника,— а?
— Что-о-о? — закричал я, останавливаясь.
— А вот же вам в наказание и ничего не скажу дальше! А ведь как бы вам хотелось услышать? Уж одно то, что этот дуралей теперь не простой капитан, а помещик нашей губернии, да еще довольно значительный, потому что Николай Всеволодович ему всё свое поместье, бывшие свои двести душ на днях продали, и вот же вам бог, не лгу! сейчас узнал, но зато из наивернейшего источника. Ну, а теперь дощупывайтесь-ка сами; больше ничего не скажу; до свиданья-с!