Шатов не заупрямился и, по записке моей, явился в полдень к Лизавете Николаевне. Мы вошли почти вместе: я тоже явился сделать мой первый визит. Они все, то есть Лиза, мама и Маврикий Николаевич, сидели в большой зале и спорили. Мама требовала, чтобы Лиза сыграла ей какой-то вальс на фортепиано, и когда та начала требуемый вальс, то стала уверять, что вальс не тот. Маврикий Николаевич, по простоте своей, заступился за Лизу и стал уверять, что вальс тот самый; старуха со злости расплакалась. Она была больна и с трудом даже ходила. У ней распухли ноги, и вот уже несколько дней только и делала, что капризничала и ко всем придиралась, несмотря на то что Лизу всегда побаивались. Приходу нашему обрадовались. Лиза покраснела от удовольствия и, проговорив мне merci, конечно за Шатова, пошла к нему, любопытно его рассматривая.
Шатов неуклюже остановился в дверях. Поблагодарив его за приход, она подвела его к мама.
— Это господин Шатов, про которого я вам говорила, а это вот господин Г—в, большой друг мне и Степану Трофимовичу. Маврикий Николаевич вчера тоже познакомился.
— А который профессор?
— А профессора вовсе и нет, мама.
— Нет, есть, ты сама говорила, что будет профессор; верно, вот этот,— она брезгливо указала на Шатова.
— Вовсе никогда я вам не говорила, что будет профессор. Господин Г—в служит, а господин Шатов — бывший студент.
— Студент, профессор, всё одно из университета. Тебе только бы спорить. А швейцарский был в усах и с бородкой.
— Это мама сына Степана Трофимовича всё профессором называет,— сказала Лиза и увела Шатова на другой конец залы на диван.
— Когда у ней ноги распухнут, она всегда такая, вы понимаете, больная,— шепнула она Шатову, продолжая рассматривать его всё с тем же чрезвычайным любопытством и особенно его вихор на голове.
— Вы военный? — обратилась ко мне старуха, с которою меня так безжалостно бросила Лиза.
— Нет-с, я служу...
— Господин Г—в большой друг Степана Трофимовича,— отозвалась тотчас же Лиза.
— Служите у Степана Трофимовича? Да ведь и он профессор?
— Ах, мама, вам, верно, и ночью снятся профессора,— с досадой крикнула Лиза.
— Слишком довольно и наяву. А ты вечно чтобы матери противоречить. Вы здесь, когда Николай Всеволодович приезжал, были, четыре года назад?
Я отвечал, что был.
— А англичанин тут был какой-нибудь вместе с вами?
— Нет, не был. Лиза засмеялась.
— А, видишь, что и не было совсем англичанина, стало быть, враки. И Варвара Петровна и Степан Трофимович оба врут. Да и все врут.
— Это тетя и вчера Степан Трофимович нашли будто бы сходство у Николая Всеволодовича с принцем Гарри, у Шекспира в «Генрихе IV», и мама на это говорит, что не было англичанина,— объяснила нам Лиза.
— Коли Гарри не было, так и англичанина не было. Один Николай Всеволодович куролесил.
— Уверяю вас, что это мама нарочно,— нашла нужным объяснить Шатову Лиза,— она очень хорошо про Шекспира знает. Я ей сама первый акт «Отелло» читала;
но она теперь очень страдает. Мама, слышите, двенадцать часов бьет, вам лекарство принимать пора.
— Доктор приехал,— появилась в дверях горничная. Старуха привстала и начала звать собачку: «Земирка, Земирка, пойдем хоть ты со мной».
Скверная, старая, маленькая собачонка Земирка не слушалась и залезла под диван, где сидела Лиза.
— Не хочешь? Так и я тебя не хочу. Прощайте, батюшка, не знаю вашего имени-отчества,— обратилась она ко мне.
— Антон Лаврентьевич...
— Ну всё равно, у меня в одно ухо вошло, в другое вышло. Не провожайте меня, Маврикий Николаевич, я только Земирку звала. Слава богу, еще и сама хожу, а завтра гулять поеду.
Она сердито вышла из залы.
— Антон Лаврентьевич, вы тем временем поговорите с Маврикием Николаевичем, уверяю вас, что вы оба выиграете, если поближе познакомитесь,— сказала Лиза и дружески усмехнулась Маврикию Николаевичу, который так весь и просиял от ее взгляда. Я, нечего делать, остался говорить с Маврикием Николаевичем.