У часового я спросил:
скажите, можно ходить по плотине?
Идить! ответил часовой
и сплюнул за перила.
Сняв шляпу,
я пошел
по плотине,
овеянной славой,
с левого берега
на правый
и статью из Конституции прочел.
Так вот он, Днепрострой.
Я вижу
символ овеществленного труда,
а подо мной стоит вода
с одной стороны выше,
с другой стороны ниже.
Вчера, опаздывая на работу,
я встретил женщину, ползавшую по льду,
и поднял ее, а потом подумал: Ду-
рак, а вдруг она враг народа?
Вдруг! а вдруг наоборот?
Вдруг она друг? Или, как сказать, обыватель?
Обыкновенная старуха на вате,
шут ее разберет.
Как я их всех люблю
(и их всех убьют).
Всех
командиров рот:
«Ро-та, вперед, за Ро-о...»
(одеревенеет рот.)
Этих. В земле.
«Слышь, Ванька, живой?»
«Замлел».
«За мной, живей, е!»
Все мы смертники.
Всем
артподготовка в 6,
смерть в 7.
Слушай сказку, детка.
Сказка
опыт жизни
обобщает
и обогащает.
Посадил дед репку.
Выросла большая-пребольшая.
Дальше слушай.
Посадили дедку за репку.
Посадили бабку за дедку.
Посадили папку за бабкой.
Посадили мамку за папкой.
Посадили Софью Сергеевну.
Посадили Александру Матвеевну.
Посадили Павла Васильевича.
Посадили Всеволод Эмильевича.
Посадили Исаак Эммануиловича.
Тянут-потянут.
Когда уже они перестанут?
Мне говорят:
какая бедность словаря!
Да, бедность, бедность;
низость, гнилость бараков;
серость,
сырость смертная;
и вечный страх: а ну, как...
да, бедность, так.
Я хорошо, я плохо жил,
и мне подумалось сегодня,
что, может, я и заслужил
благословение Господне.
И хоть слушаешь их в пол-уха,
рапортичек этих слова,
от Великой Показухи
засупонивается голова,
так,
что сам начинаешь верить,
что до цели подать рукой.
Так веди нас, товарищ Зверев
(чем он хуже, чем любой другой!)
Мое не мое небо.
Мои не мои звезды.
Теперь они реабилитированы
бессмертные посмертно.
Прими меня, блудного сына;
целую, припав, твои ляжки
в рубашке из майской кашки,
мать-мачеха, Украина!
Просматриваю девушек на свет;
на свет, на свет, но если света нет;
но если света нет, а есть темно;
а естество меняет существо;
и я зову откликнись, отзовись;
я не садист, но и не мазохист;
труба зовет кого-то, но того,
чье существо меняет естество.
В апреле
земля преет,
баня парит,
баня и правит.
Так вяжи
гужи
пока свежи!
Да не бей
Фому
за Еремину вину,
нынче кривда
только за морем кричит,
а у нас в Москве
в лапти звонят:
пожалел затылок,
хлобыстнул в висок.
А на улице весна.
Играет в цурки пацанва.
И направо, и налево
и, какие девочки.
Девочки, подвиньтесь,
veni, vidi, vici*.
Я Иван-капитан,
всех девиц повоевал.
Фиг, фиг, фига с два,
ты, Иван-капитан,
низенького росту
метр девяносто!
А на улице весна,
тротуар высох.
Скоро выбрызнет листва
изо всех сисек.
Ха и Вэ
Хармс
и Введенский.
Пасха.
Воскресает лес.
Ржавый пень
и тот воскрес.
Но эти двое
не воскреснут.
Что это значит?
А ничего не значит.
Абже, да как же?
Все так же, манюня, все так же.
Так же, как раньше?
Да, мамочка, так же, как раньше:
может быть, Макбет,
а может быть,
абже
да бабже.
Даже ночью светились цветы.
Мужик с желтыми глазами,
прибежавший откуда-то
из полевой страны.
Остановите этот звук!
Дайте мне ответить на него!
Возчик,
смазчик,
желтоглазый мужик,
видишь,
как теперь всё стало ничто?
Для меня,
для горожанина,
для, тем более, южанина,
и ромашки аромашки,
и фиалки фимиамки,
и акация Божья Мати.
Христолюбивое воинство,
распикассившее наши души,
низкий тебе, земной поклон
от Самиздацких поэтов,
нарушителей прав,
потрошителей слов.
Знаю, что люди звери,
только не знаю, все ли.
Может быть, эти не звери?
Может быть, дети не звери?
Знаю, не знаю,
верю, не верю.
14 апреля
Маяковский
покончил жизнь самоубийством.
А жить
становилось лучше,
жить
становилось веселей,
поэтому
смерть поэта
устраивала генсека.
Бабка подымается бодрая, с давлением,
с рвением
берется за домашние дела,
а намедни
важно поддала.
Вот и дед закашлялся с добрым утром.
Закури-ка, старче,
сигарету с фильтром.
Пришел ко мне товарищ Страхтенберг.
Какой он старый,
просто смех и грех.
Товарищ Страхтенберг,
товарищ Мандраже,
садитесь; не садится; я уже...
Я маленький человек.
Пишу маленькие стихи.
Хочу написать одно,
выходит другое.
Стих себя сознает.
Стих себя диктует.
Нет, Марцинковский не тот человек.
И Вервинский не тот человек.
Им нравятся
крупные
и средние женщины
с русским характером,
с низким центром тяжести.
А, вы думаете, Липисиц тот человек?
Поэзия не пророчество, а предчувствие.
Осознанные предчувствия
НЕДЕЙСТВИТЕЛЬНЫ.
Уважаемые дамы и господа,
братья и сестры,
то есть вот когда приспичило,
видать, прищучило,
что насцы в глаза всё божья роса,
что и Юшкин Вак Флегетонович
И.о. Виссарионович.
Мужественно: утром пить водку натощак (предпочитаю кофе).
Мужественно: состоять, по меньшей мере, референтом замминистра.
Вот так. Тик и так.
А я вхожу с авоськой, соль, мыло, лук.
На, пырни меня своими всевидящими, всененавидящими.
Поговорим с тобой
как магнитофон с магнитофоном,
лихая душа,
Некрасов Николаевич Всеволод,
русский японец.
То есть, до чего
поразительно:
вместо приблизительной точности
точная приблизительность.
А покамест работа мысли
доставляет эстетическое удовольствие,
давайте прикинем: что, если
обратиться к области совести?
О, трепет юности, впервые посаженной на мотоцикл!
О, сдвиги трогателя!
Опять чего-то гомонят из-за границы
какой-то Сахаров, какой-то Солженицын.
Пустые хлопоты, напрасные заботы,
нам не до Сахарова, не до «Свободы».
Ломаные мостовые,
кривоулочки пустые,
домики со ставнями наружу,
вашей тишины я не нарушу.
«Свободу» надо раскавычить.
Россию можно закавычить.
... я уважаю Вашу работу,
ваши заботы об урожае хлеба и меда;
откуда же эта уверенность
что я все пойму, все прощу?
нет, Саша, нет, я не спрошу,
какого Вы года рождения:
поэтов в лесу что грибов;
я тоже моложе Рембо.
В книжном магазине на углу Артемовской и Проспекта
перед войной работала Берта Лащавер.
Худенькая такая, с пятнышком на щеке.
...нет, не воскреснет...
Растительный покров у края льдов,
мак, камнеломка, лютик, колокольчик,
а то еще пушица и кипрей,
но это только месяц, два, от силы,
по замыслу Создателя.
Антисемит антисемиту рознь.
Сейчас в цене
активный антисемитизм.
Активный антисемит
он и агитатор, и пропагандист.
Опять понедельник,
опять воскресенье,
как быстро проходит последнее время.
Всё в порядке в духовом оркестре,
дудки, капельмейстер все на месте,
звук отличный, стереофоничный,
паучок на нитке ключ скрипичный;
и, кружась, шагают пары на бульваре
(всякой твари, сказано, по паре).
Я хотел бы писать как Надежда Яковлевна.
Спорьте с ней, члены союза советских писателей
о членах союза советских писателей.
Главное иметь нахальство знать, что это стихи.
Вот мотнуло на повороте
и в мозг вошла из тамбура в вагон
из ветра в траву из времени в прикосновение
щеки ее мокро блестели под фонарем
доказчицы, не разглашайте.
Фонари, светящие среди бела дня
в этот серенький денек.
Ждущие, зовущие, не щадящие меня
ну, что же ты умолк? говори;
или нет, не так.
Фонари, светящие среди бела дня
в этот серенький денек.
Ждущие, зовущие, не щадящие меня фонари,
ну, опять умолк?
Люди знакомые нам незнакомы,
а незнакомые вроде знакомы.
Ольга Ивинская, я Вас не видел,
Вы это, или не Вы?
Вечная память Борис-Леонидовичу,
а «Живаго» живым, Ольга Живинская...
Я не член ни чего.
И ни, даже, Литфонда.
Мне не мягко, не твердо,
и ни холодно, ни тепло.
Ночь, как черная гусеница (почему бы нет?),
или черная бабочка (главное это цвет),
ночь, который час? Шесть, должно быть.
Слава Богу, уже зажигаются окна напротив.
Назад | Вперед |
Содержание | Комментарии |
Алфавитный указатель авторов | Хронологический указатель авторов |