ЮРИЙ КАРАБЧИЕВСКИЙ

Пока на Трубной не растаял снег,
не закипел дождем по тротуарам;
пока последний встречный человек
не показался сгорбленным и старым;

пока слепая временная ось,
наш гордый дух расходуя в избытке,
не удлинилась так, чтобы пришлось
в далеких днях искать свои пожитки;

пока все это не произошло -
поторопись и поверни направо,
туда, где стены — битое стекло
и где забор — зеленая отрава.

Вот этот дом! Попробуй на куски
рассечь его. Увидеть в каждом слое
тоску его. Вобрать в свои зрачки
нутро его, усталое и злое.

Ну что? Ну водка. Туфли на плите.
Ну запах слез. Привычка к униженью...
Ты видишь сам, что в этой тесноте
нет места твоему воображенью.

И все твои прилипчивые сны,
все — убедись — ничто. Пока не поздно,
взгляни еще, взгляни со стороны,
и воздух этой улицы тифозной

вдохни. Почувствуй бронхами насквозь
усталость вида и погоды скверность.
Пока слепая временная ось
не вынесла тебя — в недостоверность...

Цыганки бродят по Москве
в нарядах праздничных и пестрых,
и каждая — как южный остров,
лицо скрывающий в листве.

Ребенок тоже вышел в путь
под шалью беспросветно-черной.
Ему в общественной уборной
дадут коричневую грудь.

Его судьба — гадать и красть,
сменять Кавказ на Подмосковье...
Палеолит? Послевековье?
Какой закон, какая власть?

Цыганки бродят по Москве.
Галдят и клянчат папиросы.
И в парке, распустивши косы,
сидят на стриженой траве.

И по асфальту площадей
ползут тяжелые, как гири.
Страной в стране и миром в мире
они живут среди людей.

И в этот мир нам хода нет.
И значит, мы ему не судьи.
Безвестные, чужие судьбы,
чуть слышный зов, чуть зримый след...

Цыганки бродят по Москве
в нарядах праздничных и пестрых,
и каждая — как южный остров,
лицо скрывающий в листве.

Я проеду-пройду по Сущевскому валу
мимо прошлых занятий и бывших событий.
Изменяется к лучшему мало-помалу
мир, шипучий и мутный, как пена в корыте.

Где квартиру сдававший на час человечек?
Где Полковник, просивший полтинник за щетку?
Или Витька Печенин, в предпраздничный вечер
возле бани сплеча отбивавший чечетку?

Все пропало. Окончился дьявольский праздник.
Только тихая баня дымит по старинке.
Да натужливо крякает мой одноклассник —
коренастый мясник на Минаевском рынке.

Что ни башка, то образина.
Несут, урча и лопоча,
кто — два плеча из абразива,
кто — два зажатых кирпича.

Они зачаты от испуга
и рождены из тьмы во тьму.
И так опасны друг для друга,
что ходят врозь, по одному.

Нельзя коснуться, не поранясь.
По бровке — как по краю рва.
И странно вдруг, что, иностранец,
ты понимаешь их слова...