АРКАДИЙ ПАХОМОВ

Ушла в себя дорога, залегла
в пучки травы сухой, в шипучий гравий
и в корни, разоренные дотла
колесами в изношенной оправе.

Ушла в себя дорога — в дальний путь,
ведомая неведомым порывом,
успевшая чуть выгнуться, свернуть
и набок лечь у самого обрыва.

А после выпрямиться, вытянуться в нить
и продолжаться гладко и покато,
не упуская вдруг над речкой взмыть
и обернуться мостиком горбатым.

Затем, чтоб тут же, в следующий миг,
расположиться на опушке леса
и под его развернутым навесом
забыться и не помнить дней своих.

Ушла в себя, осмыслив каждый сдвиг
и поворот найдя и пересилив, —
одна из множества живучих и кривых,
которые куда не выводили.

Без суеты и без мороки,
с ног на голову — так-то вот —
пришли крещенские морозы
поставить нас наоборот.

Так обстоятельно, толково,
как курят рыхлый самосад,
как лом сгибают, гнут подкову,
слова при этом говорят.

Так и они, морозы эти —
все сучья-хруст, все щелк-сучки,
все — ах ты, ветер, ух ты, ветер,
Крещенье все, куда ни кинь...

И снега не было почти что,
усугубивши холода,
руками разведешь — поди ж ты,
и диву дашься, разведя.

А он, крещенский, крепкий, пала,
прямой и толстый, как бревно.
Белье, как колокол, стояло,
Великого Ивана! Во!

И так того мороза возле,
с ног, с толку сбилась вся Москва,
что он ушел, а мы все мерзли,
стояли мы на головах.