По всюду молчание. Погруженный в размышлениях, не приметил я, что кибитка моя давно уже без лошадей стояла. Привезшей меня извощик извлек меня из задумчивости. – Барин батюшка на водку. – Сбор сей хотя не законной,
но охотно всякой его платит, дабы не ехать по указу. – Двадцать копеек послужили мне в пользу. Кто езжал на почте, тот знает, что подорожная есть оберегательное письмо, без котораго всякому кошельку, генеральской, может быть изключая, будет накладно. Вынув ее из кармана, я шел с нею, как ходят иногда для защиты своей со крестом.
Почтоваго комисара нашел я храпящаго: легонько взял его за плечо. – Кого чорт давит? Что за манер выезжать из города ночью. Лошадей [5] нет; очень еще рано; взойди пожалуй в трактир выпей чаю, или усни. Сказав сие Г. комисар отворотился к стене и паки захрапел. Что делать? Потряс я комисара опять за плечо. – Что за пропасть, я уже сказал, что нет лошадей; и обернув голову одеялом Г. комисар от меня отворотился. Если лошади все в разгоне, размышлял я, то не справедливо, что я мешаю комисару спать. А если лошади в конюшне...... Я вознамерился узнать, правду ли Г. комисар говорил. Вышел на двор, сыскал конюшню, и нашел в оной лошадей до двадцати; хотя правду сказать, кости уних были видны, но меня бы дотащили до следующего стана. Из конюшни я опять возвратился к комисару; потряс его гораздо по крепче. Казалося мне, что я к тому имел право, нашед, что комиссар солгал. Он в торопях вскочил, и не продрав еще глаз [6] спрашивал кто приехал не... но опомнившись увидя меня, сказал мне, видно молодец ты обык так обходится с прежними ямщиками. Их бивали палками; но ныне не прежняя пора. Со гневом Г. комисар лег спать в постелю. Мне его так же хотелось поподчивать, как прежних ямщиков, когда они в обмане приличались; но щедрость моя давая на водку городскому повощику побудила Софийских ямщиков запречь мне поскорее лошадей, и в самое то время, когда я намерялся сделать преступление на спине комисарской, зазвенел на дворе колокольчик. Я пребыл доброй гражданин. И так двадцать медных копеек избавили миролюбиваго человека от следствия, детей моих от примера невоздержания во гневе, и я узнал, что разсудок есть раб нетерпеливости.
Лошади меня мчат; извощик мой затянул песню по обыкновению [7] заунывную. Кто знает голоса руских народных песен, тот признается, что есть в них нечто скорбь душевную означающее. Все почти голоса таковых песен суть тону
мягкаго. – На сем музыкальном разположении народнаго уха, умей учреждать бразды правления. В них найдеш образование души нашего народа. Посмотри на рускаго человека; найдеш его задумчива. Если захочет разгнать скуку, или как то он сам называет, если захочет повеселиться, то идет в кабак. В веселии своем порывист, отважен, сварлив. Если что либо случится не по нем, то скоро начинает спор или битву. – Бурлак идущей в кабак повеся голову и возвращающейся обагренной кровию от оплеух, многое может решить доселе гадательное в Истории Российской! [8]
Извощик мой поет. – Третей был час по полуночи. Как прежде колокольчик, так теперь его песня произвела опять во мне сон. – О природа объяв человека в пелены скорби при рождении его, влача его по строгим хребтам боязни, скуки и печали чрез весь его век, дала ты ему в отраду сон. Уснул и все скончалось. – Несносно пробуждение нещастному. О сколь смерть для него приятна. А естьли она конец скорби. – Отче всеблагий, не ужели отвратиш взоры свои, от скончевающаго бедственное житие свое мужественно. Тебе источнику всех благ, приносится сия жертва. Ты един даеш крепость когда естество трепещет, содрогается. Се глас отчий взывающий к себе свое чадо. Ты жизнь мне дал, тебе ее и возвращаю; на земли она стала уже безполезна. [9]